Фёдор Грот - Ромовая баба

На воскресный рынок ему удалось выбраться только к самому закрытию. С утра было особенно много покупателей, и этот поток не иссякал почти до вечера. В отместку за вчерашнюю невнимательность отец никак не хотел отпускать его и весь день выговаривал по любому удобному поводу. Однако под вечер отпустил со строгим наказом возвращаться к ужину. Дольше Гартмут не хотел задерживаться и сам — он совсем не был уверен в том, что сегодня удастся выполнить задание Берлепша.

К его появлению рынок уже основательно поредел — добрая половина торговцев разъехалась по домам. Оставались самые упорные, в основном крестьяне, добиравшиеся сюда на своих повозках издалека. Еще не стемнело, но сумерки были недалеки. Гартмут остановился на краю рыночной площади в некоторой растерянности — он не понимал, куда идти. Грязь и мусор были всюду, как это всегда бывает к закрытию рынка. Их уже принялись сгребать в кучи, чтобы утром вывезти на свалку. Гартмут отправился бродить между рядами, иногда старательно нагибаясь и нашаривая взглядом под лотками что-нибудь омерзительное и страхолюдное. Однако за полчаса блужданий ему попалась на глаза только раздавленная селедка да кучка гнилых картофелин. Даже рядом с рыбной лавкой, где здорово ощущалось рыбное зловоние, мостовая была усеяна лишь жемчужной чешуей.

Гартмут собрался было уходить. Разочарования он не чувствовал — он и был готов к такому исходу событий. Но когда он уже поворачивал на улочку, которая вывела бы его с рынка, краем глаза он уловил в канаве какое-то движение. Его безустальное воображение мгновенно подало ему готовую картинку — здоровенная крыса, темно-серая, с мокрой слипшейся шерстью, с острыми желтыми зубами, ползет, принюхиваясь, по склизкому дну, среди окурков и объедков. Но, поворотившись к канаве, он увидел, что это не крыса. И, подобно мощному позыву тошноты, страх и омерзение поднялись в нем при виде того, что шевелилось в канаве.

Там медленно, подрагивая всем телом, ползла гнойного цвета хрящеватая черепашка. Голова ее с парой желтых злых глазенок была увенчана острым рогом, а когтистые лапки споро царапали дно канавы, неся маленькое тельце под спасительные своды городской клоаки. Черепашка готова была уже юркнуть в трубу, как Гартмут, будто пытаясь оттолкнуть от себя мерзкую тварь, выбросил вперед руку и что-то нечленораздельно крикнул. Крик его странно прокатился по площади, и немногие оставшиеся на ней торговцы выглянули из-под своих навесов и принялись вглядываться в его направлении.

А на месте отвратительного существа в канаве возник дородный гугельхупф, лоснящийся сахарной глазурью. Он был не такой большой, как те гугельхупфы, получившиеся у Гартмута перед этим, но такой же ароматный и аппетитный. Сглатывая слюну — оказывается, он очень проголодался, — Гартмут выдернул его из канавы, завернул в подобранный капустный лист и со всех ног бросился к дому Берлепша.

Огромный мрачный лакей без слов пропустил его в дом. Барон вышел, как и в прошлый раз, в домашней одежде, стуча своей палкой. Запыхавшийся мальчик положил у его ног благоухающий гугельхупф. Берлепш отступил назад, сверля глазом жутковатый подарок.

— А во что-нибудь другое ты можешь их превращать? — осведомился он ворчливо, хотя Гартмут различил в его тоне восхищение.

— Нет, — честно ответил мальчик.

— Что это было? — спросил барон, гадливо трогая гугельхупф носком бархатной туфли.

— Черепашка. Такая желтая.

— А! Дух дизентерии. Это сильная, очень сильная тварь. И ведь у тебя опять сработало.

— Да, господин барон.

— Ты интересный тип, Гартмут Шоске. Несомненный уникум.

— Благодарю вас, господин барон.

— Не стоит благодарности. Вырастешь — убедишься в своей уникальности окончательно. Теперь же поступим так. Завтра отправляйся к госпиталю Алисы на Мауэрштрассе. Внутрь не заходи — тебе это не нужно. Ищи вокруг. Смотри своими глазами, они у тебя видят глубоко. Ищи их — черепашек, слизней, в общем, тварей, которых там просто не должно быть. Ты легко распознаешь тех, кого можно превратить, ведь тебе станет страшно и омерзительно. Итак, всех, кого увидишь, превращай. И тащи ко мне свои. гугельхупфы, я уже понял, что с ними делать.

Вечером следующего дня Гартмут опять примчался к Берлепшу и бухнул к его ногам очередной гугельхупф, получившийся из огромной синей мокрицы, которую он увидел на стене госпиталя Алисы. Барон, подробно расспросив мальчика об обличии духа, долго молчал.