Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Однако ты бедовый, парень.

«Точно! — обрадовался я. — Я просто озорник, просто бедовый». И стал убеждать себя, что ничего плохого не совершил, что мой поступок — обыкновенная лихость. Правда, оставался неприятный осадок, в моей душе что-то протестовало, но я старался не думать об этом.

Прогудел паровоз. Перрон медленно покатился назад.

— Поехали, — сказал мой попутчик. — В гостях хорошо, а дома лучше.

— А вы откуда? — спросил я.

— С Кубани, — ответил мужчина, — Станица Лабинская. Слышал про такую?

— Нет. А она далеко от моря?

— Далековато. Мы как раз посередке Краснодарского края живем. От магистрали Москва — Кавказ чуть вбок.

— Значит, у вас пересадка будет?

— В Курганной. От нее до Лабы два часа езды.

— Жизнь у вас там какая? — Я решил, пока есть возможность, разузнать обо всем.

— Обыкновенная жизнь, — отозвался мой попутчик. — Кто работает, тот ничего живет.

— А с продуктами как?

— С продуктами хорошо! — Мужчина оживился. — Очень даже хорошо! На базарах все есть. Продукты у нас намного дешевле, чем в Москве. Сало, к примеру, две с половиной сотни, а в Москве за него пять просят.

— А барахло есть?

— Чего нет, того нет. — Мужчина вздохнул. — С одежонкой у нас пока туговато. Все обносились. На базарах барахло с руками рвут. Вот везу своим кое-что. — Он пнул каблуком лежавший внизу чемодан.

«Порядок!» — веселел я, сразу решив распродать барахло на Кубани, а потом уж махнуть в Сочи.

Поезд шел медленно. Настолько медленно, что можно было сосчитать кусты на полянках, которые проплывали за окном. На станциях мы стояли минут по двадцать — двадцать пять. Лезли в вагон безбилетники. Дюжая проводница преграждала им путь. Только и слышалось:

— Сказано — нет местов!

Серпухов… Тула… Скуратово… Разрушенные путевые сторожки. На полях остовы сожженных автомашин и танки с поникшими стволами.

Мой попутчик то и дело вспоминал, как я его провел.

— Ну и бедовый же ты, парень! — восклицал он. — Меня еще никому провести не удавалось.

Я отмалчивался.

Стемнело. Электроосвещение в вагоне не работало. Проводница вставила в фонарь оплывший свечной огарок. Трепещущее пламя осветило наше купе. Кое-кто, утомившись, уже спал, свесив голову на грудь. Но большинство пассажиров еще бодрствовало.

— Вначале женщины будут отдыхать, — сказал мой попутчик.

«Правильно». Я спрыгнул с полки. Произошла короткая возня, и скоро в вагоне стало сонно и тихо. Раскачивалось пламя в фонаре, и причудливо изломленные тени перемещались на стенах.

— Куда же ты все-таки едешь, парень? — спросил мой попутчик.

— А мне все равно, куда ехать, — ответил я. — Жить везде можно.

— Так-то оно так. — Мужчина помолчал. — Чего ж тебе дома не сиделось?

— Наскучило. На новое место потянуло.

Пламя в фонаре вытягивалось солдатиком, словно хотело оторваться от фитиля и улететь. В полумраке лица казались одинаковыми серыми масками. Мой попутчик поерзал на сиденье, подрыгал онемевшей ногой и возобновил вопросы:

— Что ж ты думаешь делать на новом-то месте?

— Как что? — удивился я. — Работать.

— Трактористом можешь? — быстро спросил он.

— Нет.

— Жаль. В нашем колхозе трактористы очень даже нужны… Образование-то у тебя какое?

— Десятилетка, — соврал я.

Мужчина уважительно помолчал.

— С таким образованием не пропадешь, — сказал он. — С десятилеткой в любом райцентре устроиться можно. А если в наш колхоз пожелаешь — милости просим. Нам образованные люди очень даже нужны… Хотишь к нам?

— В Лабинскую?

— Наш колхоз не в самой станице, — виновато сказал мужчина. — Мы на хуторе живем — семь верст от Лабы.

— Подумать надо.

Добирались мы до Кубани долго — более двух суток. Поезд сильно опаздывал. К Курганной мы подъехали глубокой ночью, когда в фонаре, мигнув напоследок, погас очередной огарок.

— Тьфу ты! — сказал мой попутчик. Чиркнул спичкой, достал чемодан. Проверил, хорошо ли сидит на нем веревка.

Поезд сбавил скорость. Вагон подпрыгивал на стыках. За окном появились пристанционные огоньки — скупо расставленные желтые пятна.

— Надумал? — спросил меня мой попутчик.

Я ждал этого вопроса.

— Дальше ехать решил, — ответил я.

— Ну, как хотишь. — Мужчина протянул мне руку. Ладонь у него оказалась жесткой, в мозолях. — Счастливого тебе пути. — Он поднял чемодан и пошел в тамбур.

За два дня я очень привык к этому человеку, хотя не узнал ни его имени, ни фамилии, и сейчас почувствовал себя одиноким, никому не нужным. Захотелось схватить вещи и броситься следом, но я сдержал себя. «А вдруг он расскажет людям, как я добывал себе билет? Тогда от стыда сгоришь».