Дмитрий Бакин - Про падение пропадом

Тяжелый, как мокрые флаги…

Никто нам быть не велел. Мы порождение взрыва.

Каменное племя, трещина на камне, падающее дерево, вянущая трава, стареющий человек, новый век, новый король — стрелки часов. Морщины, как прожилки на листе, как лапки паука. Мир во сне — больше Вселенной. Крейг открыл глаза и не смог поднять головы. Земля была так близко от глаз, что казалось — земля не под ним, а над ним. Умереть весной, все равно, что родиться осенью.

Ничто так не обедняет мысль, как выражение ее в словах.

Крест заложен в человеке с рождения, наряду с мозгом и сердцем, а гвозди для него вытачивает совесть.

…И смыло летящих собак лишь большое озеро, как смывает существующее надуманное…синь озера прекратила их полет, и они растворились в густой синеве, канули подобно сонму стрел, выпущенных в гигантскую стену водопада… Так в воплощенном невозможно рассмотреть изначальную мысль, его породившую. Воплощение — гроб задумки…

Истинную красоту можно создать только не думая.

Если люди должны произойти от обезьян, то мы весьма поторопились назвать себя людьми.

Завидую тому, чьи глаза еще не прорезались, а лопатки уже коснулись шершавых досок погоста.

«Все это ложь, — сказал палач. — Просто я больше ничего не умею».

Вернувшись домой с войны, приходилось защищаться от друзей, а не от врагов.

Тот слепой вечно хорохорился и говорил, что память — это то же зрение.

Если есть движение, значит, нет вечности.

Слепым виднее.

Для меня прекрасно небо — за ним никто не ухаживает.

Если хочешь узнать человека — смотри вниз.

Написание книг — это расставание с самим собой.

Регулярный, здоровый сон — это то, чем жизнь награждает тупых людей.

Лето в год моего шестнадцатилетия было летом необъяснимой спячки шмелей; даже молодые, маленькие шмели были сонны и вялы, они словно впадали в спячку еще в полете.

…Нет вселенной бесконечнее вселенной, чем вселенная глухонемого.

Возможно ли, чтобы сумасшедший человек был настолько подлым?

Это было золото, отливавшее серебром.

Имея детей, человек утрачивает право на самоубийство.

Портреты русских классиков на стене коридора школы:

Лицо Гоголя — не фас, не профиль, полуповернутое, кокетство смерти, протуберанс безумия, поиск черта в боге и бога в черте.

Лицо Достоевского — способен на великий обман; растительность густа, но ухожена.

Лицо Пушкина — черты стремятся сверху вниз, бакенбарды, нос — словно стекают…

Лицо Толстого —…хаос растительности, тайга в пору бурелома, кряжестность, тяжесть, переплетение хилого с могучим — сама природа и неизведанность самой природы…

Он не успевал дописать слово, а оно уже было в прошлом.

Настоящее — это внутренность минуты. Мы даже стареем в прошлом и умираем в прошлом…

Тяжелая бессонница — это перемалывание гвоздей в кофемолке.

Рябь огромных птичьих стай.

Что есть мир? Это есть ты. Ты открываешь глаза и начинаешь выдумывать. Господи, неужели этот ребенок, сомкнувший руки в локтях, голый и счастливый, имеющий челку и не противящийся ей, мой Санек? Мой сын? Мое светящееся будущее, мое бесформенное прошлое?

…что залежи великих знаний неотделимы от залежей вечной пыли.

…птицы в мокрой листве.

Больше всего в мире человеческом удивляет и угнетает мимолетность скорби по умершему; вместе с тем, я понимаю, что в этом и заключена мудрость.

Бесконечные аркады, которые рисовало мое воображение.

Повергнутый в изумление тем, что читая, начал ловить себя на мысли, что забывал дышать легкими, словно и не требовался воздух. Но книги отвратили меня от изучения фундаментальных наук, столь легко дававшихся мне ранее, основы которых остались в сознании, однако были не многим живее скелета.

Меня влекло к воде, дереву, камню. Постигнуть дерево.

Я понимал, что делимость элементарных частиц так же бесконечна, как и бесконечно приумножение пространства вселенной, конца этим путям нет, но это не наши пути.