Денис Епифанцев - Слова и жесты

Я думаю о том, что я и кто я. Можно ли тогда вообще говорить обо мне? О каком-то настоящем мне?

Несколько лет назад я прочел у Фуко в «Истории сексуальности» о том, что в Риме был период, когда вся жизнь человека была подчинена формуле «Заботиться о себе». И пусть это звучит как рекламный слоган, но это было время, когда человек уделял очень много времени самому себе: он основательно ел, правильно спал, занимался спортом, отводил несколько часов дня, чтобы размышлять, читать, слушать музыку в одиночестве. Отвечал на письма. Занимался хозяйственными делами, потом перед сном обдумывал свой день – все ли он сделал правильно, не сказал ли он чего-то, что могло навредить или задеть. Это было время расцвета Рима. Это был такой своеобразный «национальный проект», если говорить в терминах современности.

Каждый занимался только своим делом, каждый думал только о своих делах.

Я думаю о том, что мы сейчас, те, кто едет в этой машине, те, кто остался в «Фэрбенксе», те, кого я считаю своими друзьями – мы все живем в рамках какого-то очень похожего проекта.

Если верно то, что «Другой» – близкий Другой или «Большой другой» – организовывает мой мир, то кто мой «Другой»?

И если я – это зеркало. То, возможно, мой Другой, тот, кто делает мир вокруг меня терпимым – это все мои друзья. Мы отражаемся друг в друге и тем самым и поддерживаем друг друга.

То, как мы покупаем, то, как мы едим и пьем, своими правилами и своими ритуалами, всей своей жизнью мы сделали так, чтобы никакой другой «Другой» не касался нас. Мы очень медленно, но неостановимо, последовательно удаляем любой вариант организации нашей жизни извне. Мы смогли огородить свой сад неприступной и каменной стеной и теперь возделываем его в меру своих сил.

Я думаю о том – кто я сейчас. Кто тот человек, что едет в машине в аэропорт.

Колеса как старый катушечный магнитофон перематывают меня назад.

В то время, когда трагедии еще не было.

Маша однажды сказала, и это стало одним из главных правил: «Мне не интересны люди без трагедии». Это всегда звучало излишне пафосно для третьего уха. Уха, привыкшего к иронии с нашей стороны. Ничего серьезного, ничего взаправду, игра в цитаты, смена интонации. Но когда этого третьего уха, настроенного так, рядом нет, что остается от слова «пафос», чем оно оборачивается? Мне кажется, мы оба это понимаем, что это такая предельная степень серьезности. А серьезность – предельная степень доверия.

Это то, что делает нас людьми. Осознание боли, ее масштабности, ее бесконечности, ее абсолютности, ее серьезности.

И осознание, что эту боль можно если не разделить, то хотя бы понять.

Вся история про принципиальную непрозрачность чужих чувств может быть разрушена вот этой серьезностью.

Именно эту боль Маша и называет «трагедией». Возможно, это не самое верное слово. Кто говорит «трагедия», подразумевая греческий смысл? Но именно это принятие бессмысленности и неостановимости, это принятие и понимание она считает проявлением настоящего человеческого. Именно это она ищет в людях.

Но кто же тогда я?

И нет, это не глубокий философский или психоаналитический вопрос. Кто тот, кто спрашивает «Кто я»? Или что-то такое. Что за место, в котором звучит этот вопрос? Бога ради.

Я – это мое сознание. Со всеми его ошибками, логическими нестыковками и иррациональными поступками. А мое сознание неотделимо от моего тела. Я – это тело, которое умеет видеть, слышать, чувствовать и думать.

Думать.

Вот что такое я.

Я – это процесс размышления. Процесс неровный, процесс, который невозможно вытянуть в линию, процесс, который не всегда поддается дешифровке. Процесс, который не всегда описывается словами, не разделяется на внятные утверждения: я – это сын, я – это любовник, я – это друг. Но это важный процесс. Возможно даже, единственный из всех.

Я не отрицаю всех этих определений. И это тоже я. Но все эти вещи: сын, любовник и друг – не существуют сами по себе. Я чей-то сын, а сын – это часть семьи и весь тот круг понятий и определений, который следует за этим. Я чей-то любовник, а любовник – это часть отношений и все, что это может значить, и даже больше, потому что кто вообще знает, что это значит быть в отношениях с другим на самом деле. Я кому-то друг. Но все эти определения как бы встраивают меня в круг взаимоотношений. Они работают только в паре. Нельзя быть сыном самому себе.

И это те самые взаимные отражения друг в друге. Но отражения плоские. Из множества отражений можно попробовать составить полноценную картинку, почти трехмерную, но это тоже не я. Их можно вытянуть в линию – собрать фильм. Но почти. Все равно каждое из этих отражений – плоское.