Ирина Муравьева - Вечеринка (сборник)

Потом он заснул, провалился куда-то, в какое-то мягкое прелое сено, которое пахло духами и солнцем. На рассвете, когда за окнами начала переливаться листва на деревьях, он хрипло спросил:

– Прости, ты не замужем? И что, не была никогда?

– Я была, – сказала она так же хрипло и тихо. – Ребенок был, сын. Умер через неделю. Родился до срока. И я развелась.

– И ты развелась? Почему?

Тени, которые проступили утром под ее глазами, вызвали в нем неожиданное умиление. Так умиляла какая-нибудь мелочь в лице Одри, вроде веснушек на переносице или подсохшей болячки на губе.

– Муж ни в чем не был виноват. Но если бы мы остались вместе, я бы не пережила… Не потому даже, что муж, конечно, не мучился его смертью так, как я, а потому, что… Нет, я не могу объяснить.

– Да я понимаю, – сказал он.

– Совсем не могу объяснить, – вздохнула она. – Не могу объяснить.

– Когда на работу тебе? – спросил он.

Вчера в антракте она сказала ему, что работает куратором в музее изобразительных искусств на Волхонке.

– Я могу позвонить и сказать, что заболела. Но врать не хотелось бы. Мало ли что… Тебе ведь, наверное, нужно домой?

И от того, что она так мягко и грустно, словно заранее согласившись на то, что они все равно скоро расстанутся, напомнила, что ему пора уходить, у Сергея заныло в груди.

– Да здесь-то могу к тебе хоть переехать, – сказал он неловко. – А дома, в Нью-Йорке, там двое детей…

Она опустила глаза.

– Ты даже не думай. Иди и забудь. Когда я тебя пригласила в театр, мне просто хотелось еще раз увидеться.

Он вдруг почему-то вздохнул с облегчением. Взглянул на нее и отправился в душ. В коридоре висело большое зеркало, отразившее его с головы до пят. И дикая мысль, что ведь через неделю, когда, оторвавшийся от Адрианы, он тоже пойдет сразу в душ, и их зеркало, большое старинное зеркало в спальне – подарок родителей Тома, – поймает его наготу, вызвала отвращение. Он задержался в душе дольше, чем нужно, долго не смывал с себя мыльную пену, долго вытирался и причесывался, потому что отвращение не только не проходило, но с каждой секундой усиливалось. Гадок и ничтожен был, прежде всего, он сам, но и Вера была виновата, что он так ничтожен, и даже жена на другом конце свете несла на себе часть их общей вины.

Вернувшись из ванной, он не увидел Веру ни в спальне, ни в смежной столовой, ни в кухне. На балконе, уже вовсю залитом светом, ее тоже не было. Значит, она догадалась, каково ему сейчас, и освободила его прежде, чем он успел объяснить ей, что больше не стоит встречаться. Да и как бы он это объяснил? Опять говорить, что там двое детей? Но именно их не хотелось касаться. Дети – это не козырь, а вся его жизнь, сердцевина ее, и лишний раз их выставлять он не станет. Она – удивительная, эта Вера. Какая-то чуткость в ней есть ко всему. Оставила мужа сама. И за что? За то, что не разделил ее горя. Но ведь мужики все не так понимают. Им нужно сначала привыкнуть к ребенку, потому уж, конечно… И то ведь не все. Не все и не сразу. Таких, как Максим, вообще не бывает. Но женщинам это отнюдь не мешает. А ей помешало. И эта вот ночь… Что, собственно, произошло? Молодые свободные люди (в Москве он считал себя тоже свободным!) сходили в театр, потом переспали. Кому они сделали больно? И разве же это измена жене?

«Измена, – сказал он себе и напрягся, стараясь понять, что такое измена. – Когда ты кого-то действительно любишь в ущерб и жене, и семье. Это тайная жизнь. Тогда и жена твоя будет страдать, ведь женщины чувствуют, что не нужны. Не дай Бог, чтобы Адриана узнала! Она ведь не станет терпеть ни секунды. – Его передернуло. – И все-таки как хорошо! Какой был чудесный рассвет. А я уже спал. Просыпался, и спал. И губы какие! Да, как хорошо…»

Волевым усилием он заставил себя не думать больше о прошедшей ночи. С прощальной нежностью взглянул последний раз на застеленную постель (она успела даже постель застелить!), увидел серый халатик, тапочки, застывшие на ковре с покорным выражением, и, прошагав к двери, открыл ее, стремительно сбежал вниз по лестнице.

Ему не хотелось делиться с братом. Но брат все равно, наверное, спросит, почему он не ночевал дома. Лучше рассказать самому. Максим ни о чем не спросил. Они завтракали и говорили о какой-то чепухе. Потом брат сообщил, что поставил Марине ультиматум: если она сегодня не решит, что делать с беременностью, он ее больше не хочет видеть. Вещи соберет в чемодан и выставит этот чемодан за дверь. Пусть приходит и забирает.