Ирина Муравьева - Вечеринка (сборник)

– Ладно, давай спать ложиться, – сказал Максим, устыдившись, что он столько времени говорил только о себе. – Что я тебя мучаю.

– Нисколько не мучаешь, – возразил Сергей. – Ведь мы же семья.

Утро было теплым, ярким, и некрасивые новостройки с их плоскими поверхностями, выкрашенные в одинаковые светло-болотные тона, преобразились от солнца. В воздухе еще стоял запах отцветшего жасмина, и это сразу напомнило Сергею лето, дачу, на которой они жили вместе с отцом и мамой, и мама, совсем молодая, с высоко подобранными волосами, ходила по сочной траве босиком.

Приехали рано. Серебряный Бор Сергей помнил смутно.

Река была тихой, еще не разбуженной, и еле заметно дымилась ее золотая рябая поверхность.

– Тут тебе, конечно, не океан, но вода неплохая, чистая, – грубовато-ласково сказал брат. – Вон раздевалки, а вон лежаки выдают. Ты подожди, я сейчас.

Поигрывая мускулами, он пошел за лежаками, а Сергей лег на песок и закрыл глаза. На секунду ему стало стыдно своей радости и неловко от того блаженного покоя, который, как парное молоко, разлился по телу.

Маленькие босые ноги с тонкими щиколотками осторожно переступили рядом, заставив его открыть глаза. Молодая белокурая женщина стояла над ним:

– Простите, вы не знаете, здесь дают полотенца?

Он быстро вскочил. Лена, такая, которой она сохранилась в его памяти и которой больше не было, с печальным, слегка постаревшим лицом, спрашивала, выдают ли на этом пляже полотенца.

– Полотенца – не знаю. Лежаки дают, – ответил он.

– Да что лежаки! – сказала она огорченно. – Я сумку с полотенцем забыла. Купальник на себя надела, а полотенце забыла. И крем от загара забыла. Ну, ладно! Что делать!

Она говорила спокойно и неторопливо, точно так, как раньше говорила Лена, и так же, что было совсем удивительно, поигрывал еле заметно кадык на тонкой ее длинной шее. Он чувствовал, что нельзя так пристально разглядывать незнакомую женщину, но кожа на его голове похолодела, стянулась, и он все смотрел и смотрел.

Она замолчала, смутилась.

– Но вам полотенце не нужно! – опомнился он. – Уже припекает, и так легко высохнете.

– Мерзлячка ужасная. – Она улыбнулась. Лена улыбалась широко, а эта – слегка, словно ей не хотелось растягивать губы, которые были похожи: такие же бледные, плотные, сильные, которые он остро помнил на вкус.

– Знаете, что? – пробормотал он. – Давайте я вас лежаком обеспечу, раз вы полотенце забыли.

– Ой, что вы, зачем! – И она покраснела всем милым знакомым лицом. – Лежите, пожалуйста, и отдыхайте.

Запнулась.

– Сергей, – сказал он и протянул руку.

– Вера.

Рука была очень горячей и, главное, очень доверчивой. Такая рука была только у Одри. И, может, у мамы, но страшно давно. Вот это его испугало. Нужно было разыскать куда-то запропастившегося брата и сматываться отсюда. Вместо этого он задержал ее руку в своей и сказал с глупой и, как показалось ему, фамильярной усмешкой:

– Стойте здесь и никуда не уходите. Сейчас принесу вам лежак.

Она улыбнулась испуганно.

Брат шел навстречу.

– Куда ты? – спросил его Максим.

– Неважно. Сейчас, – ответил он коротко.

Все, что было потом – когда, устроившись на лежаках, они повернулись друг к другу и начали разговаривать, – он почти не запомнил. Оба они волновались так сильно, что то и дело теряли нить разговора. Он даже не сразу сказал ей, что живет в Америке, и получилось неловко: как будто он скрыл.

– А я в прошлом году ездила с подругой в Мексику, – сказала она. – Да, в Мексику, на океан.

– Понравилось?

– Очень. Разве океан может не понравиться? Там обезьянки были. Идешь по тропинке, а обезьянка прыгает с дерева прямо тебе на руки. Шелковая! И мордочка шелковая. Мы их там бананами кормили. Наберем в столовой бананов и кормим.

Он слушал этот голос и все пытался понять: действительно ли она напоминает Лену или это ему кажется. Обычная подтасовка памяти. В ее голосе, широкоскулом лице, прозрачном взгляде, даже в ее худых и нежных ключицах было что-то, что перевернуло душу, а Лена, наверное, так и хранилась в душе его все эти годы. Та Лена, которую ветер пытался отнять и вскоре отнял наконец. А детскость, которую он в ней почувствовал, мешала ему, чтобы грубо желать одно ее тело, как он после Лены желал других женщин. Одну только Лену, скорее, жалел, чем просто желал, и в близости с Леной всегда была жалость.

Брат наплавался и вышел из воды, загорелый, с мощной грудной клеткой, занесенной красноватым кудрявым пухом. Он, видимо, не знал, как себя вести: подойти к ним или, наоборот, не мешать.