Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

— А Лера Плаксина? — вырвалось у меня.

— Мы тоже думали о ней. Но у неё нет мотиваций.

И всё-таки её голос прозвучал неуверенно. Позже я узнал, почему.

— Кроме мести, — напомнил я.

Я ещё тогда много не понимал, и для меня Лера Плаксина была просто красивой стареющей женщиной себе на уме.

— Но с моей смертью она ничего не выиграла бы? — странно посмотрела на меня Алла Потёмкина.

— Кроме мести, — снова сказал я.

— Брось… — посмотрела она на меня отрешённо, очевидно, поколебавшись в своём мнении.

— А с моей? — спросил я.

— А с твоей тем более, сказала она, и я понял, что этом случае у Леры Плаксиной не то что не было бы ни единого шанса остаться на свободе, а можно было заранее сушить сухари и прямиком отправляться на нары.

— Ты плохо знаешь женщин, — всё же возразил я, полагая, что всё дело в психологии.

Алла Потёмкина так засмеялась, что мне стало легче дышать, однако, смеялась она над моей наивностью, хотя я и не подозревал об этом. Через пару месяцев я разобрался, в чем дело. А пока она засмеялась, и я вздрогнул, нет, не от боли, а оттого, что второй раз почувствовал предтечу чего большёго, зрелой любви, что ли? Так бывает в жизни, ты уже перестал ждать и надеяться, а потом это происходит, и ты корчишься, словно в тебя попала пуля, и думаешь, каким же ты был ослом.

— Лера Алексеевна, конечно, ещё та сучка, — сказала Алла Потёмкина странным голосом, словно что-то припоминая, — но с некоторых пор она изменилась и на подлость такого масштаба уже не способна. Да и времени у неё не было. Нет, это Андрей Годунцов!

— Поймают? — вздохнул я с облегчением.

— А куда он денется. В бегах, знаешь, тоже несладко. — Будто она знала, что такое быть в бегах, даже я не знал. — Нашли вторую бухгалтерию. Приходько даёт признательные показания, — сказала Алла Потёмкина.

Прибежали взволнованные Репины, принесли холодных апельсинов. Явился Радий Каранда с фляжкой прекрасного коньяка; и пока мы его распивали и закусывали цитрусовыми, сообщил, что нашёл в рабочем шкафчике у Вадима Куприна сто сорок тысяч евро.

— Спрятать не успел, — многозначительно кивнул Радий Каранда.

Позвонил даже Роман Георгиевич Испанов и сказал, чтобы я не спешил со сценарием, а выздоравливал, и что они пока заняты отбором актёров.

Когда все наговорились и выпили весь коньяк, у меня кончилась батарейка, я страшно устал, закрыл глаза и сказал, что хочу спать. Меня расцеловали во все щёки, потискали от счастья, и я провалился в сон. Мне приснился Калинин с оторванной кистью.

Десятого ноября, когда листва облетела и всё вокруг стало звенящим, голым и прозрачным, Ефрем Набатников нашёл меня в помещение шахтной котельной, где я пытался что-то сочинить на планшете, и спросил, словно кинув спасительный круг:

— С группой сходишь?..

Я посмотрел на белый, холодный свет, который струился из окна без рамы и спросил:

— А автомат дашь?!

Мне было наплевать, что он обо мне думает, и он знал это. Вопрос заключался в том, долго ли он ещё будет меня терпеть. Наверное, долго, самообладание у него было отменное. А после Славянска, после должности заместитель министра обороны, он вообще стал героем, распушил усы, женщины слетались на них, как бабочки, на огонь, и он был счастлив, как мартовский кот.

— Зачем тебе автомат? — по-деловому спросил Ефрем Набатников, косясь, словно марабу на лягушку.

— Застрелиться, — буркнул я, тупо переводя взгляд на пустой экран.

После изваринского котла я два месяца не мог выдавить из себя ни строчки, хоть, действительно, возьми и застрелись. Борис Сапожков был в тихой ярости, но вынужден был помалкивать. Фактически, он сослал меня сюда, чтобы я был на глазах у соглядатая — Ефрема Набатникова, и дома от тоски и безысходности не полез бы петлю. Среди людей окраин Донецка, у каждого третьего из которых кто-то погиб, не принято было выставлять свои чувства на показ.

Ефрем Набатников обошёл мою реплику молчанием.

— Иди… там тебя ждут.

Я взял редакторский «никон» и вышел. Мне было всё равно, куда топать и что делать. Перед глазами стояла Наташка Крылова. Она махала мне из нашего окна на втором этаже. Каждый раз, когда я куда-то уходил, она провожала меня таким образом, но даже этот обряд, наполненный глубоким смыслом и сильными чувствами, не спас наш брак и в конечном итоге, в качестве иллюзии, разрушил нашу жизнь. Всё было предопределенно, но понял я это гораздо позже, после того, как она погибла.