Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

— Уж слишком хорош роман! Слишком! — завёл он хоралы. — Я не мог устоять! Не мог! Сам виноват! Местами напоминает «Улицу тёмных лавочек и подворотен».

Интонационная проза, анапест — великая вещь, обрадовался я, как школьник, и одновременно крайне удивился, потому что у Патрика Модиано там совсем другая идея и другая манера, к тому же это перевод, ну да Роману Георгиевичу виднее, на то он и мэтр. Но Роман Георгиевич так честно глядел мне в глаза, что я поверил его лести.

— Кстати… познакомься, — сказал он, плавно переходя на «ты». — Фёдор Соляников собственной персоной.

Конечно, же я его сразу узнал. Как можно было не узнать лысую голову и татарские скулы.

Мы пожали друг другу руки, и я понял, что весь этот спектакль затеян ради того, чтобы произвести на него впечатление.

— Я рекомендовал Фёдору твой роман о диверсантах в Киеве, но он пока думает. Так ведь?! — встряхнул гребешком Роман Георгиевич.

— Так, — не дрогнув ни единым мускулом, согласился Фёдор Соляников. — Но у меня сейчас в деле четыре проекта. — Сердечно пояснил он. — Я физически не успеваю, я сейчас боевой фантастикой занимаюсь. Она нынче в моде. Но ваш роман я обязательно прочитаю, возможно, там что-то есть, хотя я стараюсь политикой не заниматься, но чем чёрт не шутит, а вдруг?

Я едва не возразил, что из-за этой чёртовой политики в Донбассе идёт война, а не пирожки с маком пекутся, но сдержался. И вообще, мне он не очень понравился, потому что не глядел с удивлением, как Роман Георгиевич, мол, откуда ты такой выскочил, а был в меру сдержан и снова мне напомнил, что я провинциал и стучусь в глухие столичные ворота за семью замками.

— Тогда за знакомство! — Роман Георгиевич извлёк из закромов армянский коньячок, мы выпили, и Фёдор Соляников заторопился, словно, действительно, куда-то спешил.

— Ваши координаты у меня ваши есть, если что… если что, — повторил он на тональность выше, — я вам позвоню.

— Спасибо, — сказал я, понимая, что Соляников не позвонит, что он пришёл сюда исключительно из уважения к Испанову.

И он удалился.

— Позвонит он, как же! — прокомментировал Испанов. — Ты его не ругай!

И даже его знаменитый горб порицал без меры.

— Кого? — Оглянулся я вслед Соляникову.

— Валентина! — раскрыл мне карты Роман Георгиевич, глаза у него забегали, а вид был крайне смущённым, что абсолютно не шло его величию. — Это я настоял, из-за рассказов Аллы Сергеевны, — объяснил он, — дать почитать мне ваш роман. Уж больно много суеты в прессе.

Разумеется, это было преувеличением, если, вообще, не злой шуткой. В фейсбуке о нём воды в рот набрали в ожидании реакции «РЕШ». Там пропагандировали третий сорт, а третий сорт — ещё не брак, из него ещё можно сделать яснополянскую конфетку.

— Зоечка! — крикнул Роман Георгиевич. — Несите договор!

Я почитал договор для проформы, полагая, что уж Испанов не подведёт. Запнулся разве что на сумме гонорара, даже посчитал количество нулей, чтобы не обмишуриться.

— Вы не ошиблись?

— Нет, — простодушно поморгал Испанов, даже вместе со мной посчитал количество нулей. — Мы за вас налоги заплатили, — извинился он.

— Очень великодушно, — признался я и спросил. — А в чём подвох?

Роман Георгиевич сделал круглые глаза. Его гениальный нос стал возмущенно набухать, как монтажная пена.

— Подписывай, иначе я поставлю запятую!

Они что, сговорились, подумал я об Алле Потёмкиной.

— Нет, не надо!

— Может, хочешь почитать на досуге? — ещё поиздевался Роман Георгиевич.

Я подумал, что, наверное, делаю ошибку, но подмахнул, плюнув на свою мнительность, которая говорила: «Изучи документ въедливо, во избежание подводных течений». Мне всё ещё пёрло, как никогда в жизни, я даже не стал скрещивать пальцы.

Пришла бухгалтер, с бюстом и глазами, как у Софии Лорен, с любопытством посмотрела на меня, как если бы я был рептилоидом, и если бы не рамки приличия, я думаю, она бы потрогала чешуйки кожи на моём лице, забрала договор, прижала его к своей необъятной груди и с готовностью заверила:

— Роман Георгиевич, сейчас всё сделаем!

Я вопросительно уставился на Испанова — вот он подвох!

— Всю сумму сразу и беспрекословно, — нахально объяснил он, чтобы развенчать все мои подозрения, и разлил армянский коньячок.

Должно быть, у него дюже много денег на его кино, раз и он так шикует, подумал я.

Мы выпили; я не почувствовал ни крепости, ни вкуса.

— Звони! — потребовал он хитро, как Хаджа Насреддин, протягивающий руку утопающему кази.