Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

— Я больше не буду, — отшутился я и вспомнил ещё, что моя жена никогда не чувствовала за собой вины и каждый раз начинала с чистого листа. Может, это общая чёрта всех настоящих женщин? Одно время я ломал над этим голову, но так и не пришёл ни к каким выводам, у меня было слишком мало статистики.

— Ну и слава богу, — тоже шутливо вздохнула Алла Потёмкина, незаметно глянув на себя зеркало и находя, что она нисколько не хуже Веры Кокоткиной, а может, даже и лучше, потому что тёмной масти, а ещё с фирменными, голодными скулами. — Теперь о деле. Утром я была в прокуратуре и написала заявление.

— Не договорились? — испытал я облегчение оттого, что можно было повременить с увольнением.

Она сразу выросла в моих глазах до размеров богини на сияющем Олимпе. Только этой богине было не больше двадцати семи лет, а Андрей Годунцов был старше меня лет на десять. Как она в одиночку справилась с ним, одному богу известно. Вот этот вопросик и остался во мне, и я никак не мог его решить, пораженный в самую печень, и посему осторожничал без меры, помня, что всё непредсказуемо, зыбко и переменчиво, как московская погода.

— Естественно! — закатила она глаза, показывая, что это только цветочки. — Он мне столько крови попортил! Упускать такого шанса было нельзя!

Я вдруг заподозрил, что она всё знает о Инне-жеребёнке, только притворяется несведущей, и почувствовал себя крайне неловко.

— Представляю, — поддакнул я, выигрывая для души передышку, чтобы она не расплавилась от стыда и укора. — И что теперь будет?

Но она, к моему облегчению, продолжила совсем о другом.

— Теперь надо опасаться всего, чего угодно. Годунцов — великий пакостник. Будь осторожен, хотя… я думаю, он тебя не тронет. Ты, скорее всего, выступишь как свидетель. Ты же нашёл склад?

Странно, но в ней было нечто такое, чего я раньше не замечал, даже не железный характер, что было естественно в её положении, а то, что в обычной жизни, не различаешь, словно она знала то, чего не знают многие из нас, и в этом плане страшно походила на мою жену, как два червонца с Лениным советского периода.

— Ну да, — подтвердил я, ещё не понимая, к чему она клонит.

— Лера Алексеевна, наш юрист и два бухгалтера прямо с утра поехали в Красногорск. Аптеку закрыли для ревизии. Ты там не нужен. А теперь о главном… — она так посмотрела на меня, что сердце моё противно ёкнуло. — Вчера звонил Испанов, просил, чтобы ты с ним связался.

— Режиссёр? — с облегчением уточнил я, словно забыл о нём, хотя, конечно, о таком не забывается.

Я догадывался, почему мне так повезло: где-то там, куда человеку заглядывать не позволено, до сих пор компенсировали все мои потери, о которых я старался забыть, и кредит, оказывается, ещё не исчерпан. В общем, мне пёрло по инерции, и я боялся сглазить удачу, поэтому на всякий случай скрестил за спиной пальцы.

— Роман Георгиевич, — подтвердила она со смешком, заметив мой манёвр. — Он никогда просто так не беспокоит. Мне кажется, он что-то тебе хочет предложить, — добавила она многозначительно, продиктовал номер, и я трясущимися руками набрал его.

— Михаил Юрьевич! — обрадовался Испанов. — Вы-то мне и нужны. — И с места в карьер. — Мы решили экранизировать ваш роман об Андрее Панине!

Позднее я неоднократно слышал от него эту его фразу «вы-то мне и нужны», обращённую к совершенно разным людям, и понял, что так выражается его природный дар обаять и владеть душой собеседника. Но в тот момент я был чрезвычайно польщен, я подумал, что именно я, а никто другой нужен ему. Это крайне подкупало и обязывало.

— Я не против. — Я услышал, как учащённо бьется моё сердце, а на ладонях выступает пот, и подумав, что так можно получить инфаркт. — Но он ещё не издан? И непонятно, будет издан или нет, — пробормотал я в полном смущении.

Потом я понял, что для Москвы это не подходит, надо делать хорошую мину даже при очень неудачном раскладе судьбы и бодро улыбаться, даже если у тебя мокрые штаны и прорехи в карманах, иначе обойдут на повороте. Слишком велика конкуренция, слишком циничны противники и слишком большие ставки.

— Это не играет роли! — безапелляционно заверил он мне, намекая на знание тайных механизмов издательских отношений. — Поверьте, издадут!

Признаться, я не поверил: бессмысленно пытаться влезть в бутылочное горлышко, когда наравне с тобой то же самое пытаются сделать сотни тысяч человек.

— Погодите, погодите! — сообразил я. — А как он у вас оказался?

Я действительно никому его не показывал, кроме четырёх издательств; в одном, ледниковом, «Время», мне сразу дали от ворот поворот, заявив, что они не в силах переваривать ничего подобного, три оставшиеся всё ещё тянули резину, явно водя меня за нос. Впрочем, гадать было бессмысленно, пути господни неисповедимы, как впрочем, и издателя, тем более, что их не больше, чем пальцев на одной руке, и очередь в бутылочное горлышко — «РЕШ», тянулась аж от Нью-Йорка. Шансов не было никаких, предпочтение отдавалось московской клановости, иудейским протекциям и кондовому либерализму; рукописи самотёком если и принимались, то это было сплошной профанацией, считались, что Москва самодостаточна и что только в ней могут жить самые из самых талантливых писателей, поэтому все остальные могут плыть туда, куда течёт река времени, то есть в забвение. Но самое главное: человек, который пишет книги, с их точки зрения не существует.