Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

С жеребёнком меня отпускало ощущение личной смертности, подхваченной на войне, как вирус; с жеребёнком я забывался, с ней мне казалось, что ничего не было, что я вечно жил мотом и вкушал удовольствия от жизни.

— Я и забыла, что ты старый, как мир! — подтрунила она, в надежде, что я разозлюсь.

Ха! Она не имела понятия, с кем связалась. Да, иногда я голодал, мне снилась еду, которую я вижу, но не могу съесть, мне снились отбивные, политые нежнейшим соусом, их пожирали на моих глазах все, кто угодно, но только не я, мне снилось мясо, истекающее соком, потому что организму не хватало животного белка, а на кашу с суррогатной тушёнкой я глядеть уже не мог, мы пожрали всех виноградных улиток окрест, и от запаха их жёлтой слизи с тех пор меня мутило. Поэтому в Москве я навёрстывал упущенное всеми доступными методами, но до сих пор не мог наверстать.

— Это мы поглядим! — возражал я, полагая задать ей жару в постели.

Странно, но она даже не смущалась для приличия, а я, в свою очередь, старался не глядеть на её голые ноги, которые были созданы исключительно для вожделения, гладкие и совершенные по форме, они походили на тюленей. А ещё она нарочного крутила задом в моей длиннющей рубашке, а подвёрнутые рукава и спущенные плечи смотрелись на ней так, как на супер-пупер модели, на подиум не ходи.

Через десять минут я убрал фольгу, залил купаты топлёным салом, обильно посыпал специями, чтобы перебить все другие вялые ароматы, и оставил томиться минут на пятнадцать. По кухне поплыли умопомрачительные запахи. Я налил в фужеры «сотерн» и дал понюхать жеребёнку издали:

— Ага!!!

— Хочу! Хочу! Хочу! — отшвырнула она айфон и вырвала фужер. — Ты чародей! — завыла она, напрочь забыв о своей принципиальности. — А-а-а!!! Давай твои сосиски!!!

— Фу, как плебейски, — поморщился я. — Рано-о-о!

Купаты начали покрываться золотистой корочкой. Жеребёнок исходила голодом и выглядела, как молодая, голодная волчица, истекающая слюной. Мы быстренько выпили первую бутылку, закусывая салатиками, и принялись за вторую. В голове возникла предательская лёгкость, хотелось говорить о приятных вещах, например, о «рюмочке» жеребёнка или о её малахитовых глазах. Внезапно жеребёнок впала в мрачное расположение духа.

— Я тебе никогда не прощу!

— Кого?..

— Эту певичку! — заявила она, памятуя, как я глядел на Валессу Азиз.

Я решил добить её окончательно, достал из морозильника картофельную водку и густейший, натуральнейший, супер-пупер вкуснейший томатный сок. Налил в невысокие стаканы на три четверти, кинул ложку сахара, добавил на кончике ножа острого соуса табаско, чуть-чуть посолил сельдереевой солью, водку, чтобы она не смешалась, ввел с помощью кухонной лопаточки, на ручке которой имелся желобок. Как говорил мой друг и соратник по профессии, Борис Сапожков: ««Кровавая Мэри» — лучшим напитком для голодного желудка и чистой совести». И когда мы выпили, жеребёнок издала такой стон, который я и в постели-то не слышал, и я понял, что угодил, прощён, а Валесса Азиз забыта на веки вечные.

Я перевернул купаты на другой бок. И мы выпили ещё по «Кровавой Мэри», посмотрели друг друга в глаза и едва не произнесли: «Ну их к чёрту, эти купаты!» с тем, чтобы отправиться в постель или в кресло с высокой спинкой и заняться этой самой «рюмочкой». Однако я выложил купаты на большую тарелку, полил их ткемалевым соусом и подал на барную стойку.

Инна-жеребёнок забралась на барный стул, демонстрируя коленки самой прекрасной формы.

— Ты чародей… — едва ворочала языком она, запихивая в рот купату и половину французского батона. — Ты умеешь делать всё, что мне нравится… боже…

Ещё бы, самодовольно думал я, готовя ещё одну порцию «Кровавой Мэри». В голове же всё время крутилась мысль, договорились они, или нет, имея ввиду Аллу Потёмкину и Андрея Годунцова. Если договорились, то Алла Потёмкина не та, за которую себя выдаёт, и пора уносить ноги, а если не договорились, то я ещё в большом смущении и снимаю шляпу перед её способностью ломать мужчин, и тоже пора менять этот сытый, уютный мир на жёсткий окопный, потому что женщин с сильным характером я не переваривал и в прошлой жизни и они не казались мне с тех пор небожительницами.

— Я не ела весь день, — призналась жеребёнок, переводя дыхание, — я уже на седьмом небе от счастья!

— То-то ещё будет! — пообещал я.

Потом мы отправились в спальню, и я был активной стороной, а жеребёнок отзывалась после некоторой паузы, потом мы ели прямо в постели шоколадный торт и запивали «сотерном», потом снова любили друг друга, и были счастливы, как могут быть счастливы два человека, знакомые два дня.