Пал Сабо - Пядь земли

— Здороваться бы надо, эй! — сердито кричит на него Ямбор, как полагается хозяину и выборному.

— Язык болит! — огрызается подпасок и идет дальше. Однако ногами проворней шевелит, на всякий случай.

Пожалуй, теперь Ямбор ему ночью будет сниться.

Едва прошло стадо, баба какая-то приходит, стучит щеколдой на воротах Ямборов, кричит: «Собака кусается?»

Ямбор вылезает из хлева: баба двигается было к нему, да тут же, увидев его, прочь кидается. Чуть не бегом бежит вдоль заборов. Только через три хаты останавливается.

— Не знаю, что это с Ямбором… — говорит она другой бабе и боязливо назад оглядывается.

— А что с ним такое, кума?

— Да то… такой из себя он страшный: раз на него взглянула, и чуть меня не вывернуло…

Эта баба здесь разносит новость, а на другой улице парикмахерова жена старается. Еще полдень не отзвонили, а вся деревня уже знает, что случилось. Что Лайош Ямбор солому у Ференца Вирага украл, а тот его выследил и поджег солому на спине у вора.

Будет теперь мужикам над чем посмеяться.

Столько шумели да ругались они из-за участков, что не грех и повеселиться. И то сказать, разве дело, если человек все время горевать станет? Или смеяться все время? Лучше, когда и того и другого понемногу.

К полудню отступил холод; кое-где уж и грязь подсыхает на солнышке. Потеплел воздух. Детишки весело сумками размахивают, из школы идут. Кого встречают, кричат тому издали во все горло:

— Здравствуйте!..

И правильно: доброе слово никогда не лишнее.

Из правления выходит Ференц Вираг. «Эй, чего разгалделись?» — напускается он на ребятишек и грозит им посохом. Крики и шум расступаются перед ним, как море перед жезлом Моисея, чтобы опять слиться за его спиной.

На углу, возле правления, переходит Ференц Вираг на другую сторону, потом сворачивает в переулок, где живет Шара Кери. Идет мимо ее двора, через изгородь заглядывает.

— Кого это вы высматриваете, дядюшка Вираг? — раздается вдруг голос Шары Кери, которая стоит в калитке.

— Э… так ведь и напугать можно… — перекладывает тот свой посох в другую руку. Галстук поправляет.

— Вы случайно не обвенчаны с этим галстуком? Выбросьте-ка его к шуту!

— Если хотите, могу и выбросить. Я ведь говорил уже.

— Говорить-то говорили, да не выбросили.

— А вы развяжите, я и выброшу. Ну развяжите…

— Вот еще. Прямо на улице кинусь к вам на шею… Так что ли? Зайдите, развяжу.

Вираг смотрит в одну сторону, в другую, пригибается, протягивает вперед палку, входит во двор. А там — по веранде, вслед за Шарой Кери — в кухню.

Стучат по ступенькам каблуки Шары Кери. Туфли у нее на ногах; сами туфли — загляденье, а стройные щиколотки, просвечивающие сквозь тонкие чулки… тут и слов нет. Юбка колышется — бегут по ней волны сверху вниз и никак не кончаются. Как волнение на море, которому ни конца нет, ни края.

— Входите, дядя Вираг, — открывает Шара Кери перед ним дверь и отступает в сторону.

— Нет, входите вы первая, — не соглашается Вираг, и переступают они порог одновременно.

Часто теперь ходит сюда староста — да ничего не меняется между ними. Так все и замерло на том, на чем в прошлом году остановилось. Каждый раз, уходя, думает Ференц Вираг, что ноги его больше здесь не будет. А пройдет день-два, и снова приходит он под каким-нибудь предлогом. Конечно, поддается Шара Кери нажиму, понемножку, помаленьку, а поддается; но только поддается так, как ветка осины: легко сгибается, да тут же и разгибается. Деревня наблюдает за ними все нетерпеливее; правда, многие думают, что они давно уж сошлись: кто поверит, что баба с мужиком так долго могут в дружбе находиться и не сойтись?..

— Ну, давайте сюда, — говорит Шара Кери и подходит к Вирагу. Развязывает ему галстук. Колено ее, будто ненароком, прислоняется к его колену, пальцы мягко задевают лицо. И не может удержаться Вираг: обхватывает ее обеими руками, притягивает к себе…

И в тот же момент звонкая пощечина раздается в горнице. Только не сразу отнимает Шара Кери ладонь: задерживает немного и вниз ведет, словно комара прихлопнула у старосты на щеке.

— Ну, это уж слишком, — мрачнеет Вираг.

— Слишком? Интересно! Если вы безобразничаете, так это не слишком. А если я защищаюсь, это, видите ли, слишком. Ишь вы, какой хитрый, — и что-то поправляет у него на груди.

Комната медленно идет кругом в глазах старосты. Это он безобразничает?! Это он хитрый?! Да ведь она сама колено к его ноге прислонила, она, а не соседка. Вот и всегда так: сначала раздразнит, а потом попробуй дотронься до нее — так лягнет, что лошадь. Плюнуть и уйти ко всем чертям — это было бы самое правильное. Да вот беда: до того крепко приворожила его повитуха — не может он без нее и двух дней прожить. Даже когда видит ее, разговаривает с ней, все равно не может. А если еще и не видеть…