Пал Сабо - Пядь земли

Выходит Вираг из корчмы, даже, можно сказать, выскакивает. И вовремя, потому что сзади бутылка разлетается о косяк. Будто граната.

Не только кооперативная корчма полна народу, тесно и в других: у Рацки и у господина Крепса.

И в каждой корчме — свой заводила, который остальных подначивает.

Один говорит: сегодня же надо ходоков послать к министру, потому что такого поношения терпеть никак нельзя; другой предлагает сразу к наместнику [33] То есть к Миклошу Хорти, который носил официальный титул наместника. идти; третий считает, что можно и депутатом ограничиться. Словом, перемешалось все основательно.

А Ямбор с Имре Вадом ходят из одной корчмы в другую. Надо ковать железо, пока горячо, как Имре Вад говорит.

Правда, когда у господина Крепса избили одного мужика за то, что он кричал: мол, бедняк хоть до бога иди, все равно никто его слушать не будет, — тут Ямбор с Вадом перепугались. Вишь, как мужики властям верят: даже убивать за них готовы. Словом, Ямбор не прочь бы уже все обратно переиграть. Ему-то какое дело до этих участков! Он только Ференцу Вирагу хотел ножку подставить, больше никому.

— Стало быть, друзья, такое дело, — ораторствует он, стоя посреди корчмы, — что правда, то правда, правду не видеть — грех. А правда в том, что у виноградников мы намного больше земли получили, чем под пруд отдали.

— Смотри ты, как он заговорил! Это Лайош-то Ямбор… — удивленно замечает какой-то мужик. — Может, тебе тоже заплатили, а?

— Это мне-то? — И Ямбор обиженно отходит в сторону.

А господин Крепс полицию уже успел пригласить: мол, приходите скорее, мужики взбесились, одного уже избили.

А спустя пять минут секретарь правления говорил по телефону с уездным начальником. Еще через десять минут полицейские прошли по всем корчмам, посетителей попросили по домам разойтись, а хозяев — питейные залы закрыть. До нового распоряжения, как было сказано…

Около четырех часов дня появились в деревне чужие землекопы.

Впереди — пожилой мужик лет пятидесяти; спина сгорблена, седые усы ветер шевелит. Стучат тачки по камням, у некоторых колеса визжат пронзительно. Не смазаны, видно. Или съела смазку дорожная пыль. На тачку сермяга брошена, сверху котелок: идут землекопы вереницей, один за другим. Человек сто.

Сто землекопов, сто тачек, сто сермяг, сто котелков, сто котомок. Столько же лопат, заступов. А где-то далеко позади остались сто хат, сто жен, сто семей…

Идут землекопы.

Навстречу им, молчаливые, идут верстовые столбы и долго смотрят им вслед; тачки заунывно поют одну и ту же песню, подскакивая на камнях. Так и добралась артель до деревни.

Первый землекоп бросает взгляд на доску с названием деревни, потом на закрытую корчму и останавливается, Снимает с шеи лямку. Оборачивается, подымает руку. Держит ее поднятой несколько минут, слегка покачивая — словно под порывами ветра.

Собираются землекопы толпой; тачки тоже оказываются рядом друг с другом — будто остановились побеседовать. Кое-кто из прибывших тут же усаживается на свою тачку, лицом к проделанной долгой дороге. Другие выходят на обочину, встают там, широко расставив ноги, сдвинув шляпу на затылок, с хрустом расправляют спины, плечи. С самой зари они в лямке, долгим, утомительным был путь.

Один из них перешагивает канаву, устало идет к корчме, глазеет на закрытую дверь, трогает ее, пробует открыть.

— Не очень-то нас ласково здесь встречают, — говорит он.

Невеселый смех раздается ему в ответ.

— Видать, наша слава нас опередила, — снова говорит мужик, а сам все топчется перед корчмой.

В глазах у землекопов еще стоит пройденный путь, деревни, рощи, поля. На плечи еще давит груз неохотно уходящих назад километров. Сейчас бы стакан вина или стопку палинки — все легче было б на душе. Хмель отодвинул бы, заслонил горечь прощания с родной деревней, со своей хатой, семьей, женой. Ведь теперь несколько месяцев быть им бездомными… Все-таки несправедливо, что наткнулись они на закрытые двери.

— Через лавку можно войти, — предлагает кто-то. И верно: лавка-то открыта.

В лавке, за дверьми, стоит Хелена, старшая дочь господина Крепса. Стоит она там с тех пор, как ушли полицейские. На ней цветастое бумажное платье. На поясе — крохотный передник; узел его торчит сзади, как клок соломы. Зевает Хелена, целый день она на ногах: мужики с самого утра нынче пили да шумели. Старосту крыли на все корки, правление, секретаря; говорили, что наведут здесь порядок. Над этим как раз и размышляла Хелена, когда заскрипели по дамбе колеса тачек. Высовывается Хелена из дверей и тут же прячется обратно.