Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

Лена не могла сказать, что ей не помогали. Все время почти готовы были прийти посидеть с двойняшками Вовины родители, дядя, сестра — все, когда выдавалась им свободное время, спешили понянчиться, иногда набивалась квартира заботливыми советчиками, готовыми к смене памперсов, купанию, укачиванию, так что Лена жалела даже, что не родила сразу четырех, чтобы руки каждого из гостей были заняты ребенком. Но помощь приходила волнами: то заваливались в гости сразу все, то не было никого, даже Владимира. Лена не представляла, как могла справляться с близнецами, скажем, мать-одиночка, если, например, нужно было пойти в поликлинику, — сама она иногда приходила в отчаяние даже дома, пытаясь успокоить, понять, что нужно Ане и Вере, когда они кричали требовательными или отчаянными голосами (Вера выше и как-то противнее, Аня, почему-то, басом), порой готова была отдать их кому угодно, хоть волчице. А вот как мать-одиночка в маршрутке или троллейбусах везет детей сквозь жару или зиму на прививку, на обследование. Место, конечно, уступают, но как это вообще — тащить, переть их, не таких уж легких, и все более тяжелеющих с каждым днем, везти в здоровенной двойной коляске, когда и с одноместной-то не особо развернешься, — Лене даже подумать было страшно.

С молоком у Лены не задалось, поэтому девочки были искусственники, но это было и к лучшему, потому что после АКДС Вера покрылась нездоровым пятнистым румянцем, температура у нее поднялась до тридцати восьми с половиной, и Лена вместе с ней уехала на две недели в инфекционку, где оказалось, что виновата не прививка, а ОРЗ, которым больше никто в семье не заразился. Владимир же остался с Аней и молочной смесью, словно угадал тот момент, когда родители будут заняты огородом, сбором урожая, дядя будет занят на работе, а сестра уедет в командировку. Теперь уже он названивал Лене и страдал, надеялся, что Лена сможет успокоить дочь по телефону. По возвращении Лена застала мужа слегка позеленевшим от недосыпа, даже со слегка дрожащими руками, Аня за время отсутствия матери, как Лене показалось, потолстела, но Лену будто и не признала. Вера, попав домой, снова подхватила насморк и кашель.

Вере вообще не везло. У нее была дисплазия, недостаток веса, притом что ела она больше Ани, некоторое отставание в развитии. Родственники и врачи утешали, что это некритично, если замечено вовремя, что все постепенно утрясается если не к детскому саду, то к начальной школе, в основном доказывали это примерами различных недоношенных детей, которые потом начинали наверстывать отставание таким образом, что потом это наверстывание перерастало в акселерацию. Но Лена жила тогда настоящим, будто окопалась в том, что есть, а не в том, что будет потом, ей невыносимо было от того, что один ее ребенок не такой как надо, что у Вера покрывается струпьями после пюре из персиков, что начинает держать голову на полмесяца позже, чем сестра, да держит ее неуверенно, что почти не улыбается. До школы было еще далеко, а Лена уже очень боялась, что у Веры какое-нибудь повреждение мозга или изъян, который не позволит Вере учиться нормально, она уже заранее пугалась, что будет сидеть долгим вечером, переходящим в ночь, помогая дочери с уроками, а та ничего не будет понимать, но будет стараться, пытаясь перебороть свою глупость, начнет угадывать правильный ответ все более робеющим и усталым голосом.

Но даже сестра, далекая от материнства, несколько циничная по отношению к детям (назвала она Аню и Веру не иначе как Сцилла и Харибда, или Фобос и Деймос), находила в близняшках только что-то интересное. «Ты посмотри только, как они, не владея речью, умудряются нами крутить, — говорила она. — Да и не только речью. Они ни ходить не могут, ни вреда никакого принести, а уже понимают, что могут нами манипулировать, и пользуются этим в полной мере. Представляешь, что происходит, когда человек получает полный арсенал манипулирования. Любой политик, по сути, просит ему подгузник сменить, устранить некое неудобство, которое его не устраивает, а толпа за ним идет, потому что он более убедительный или обаятельный младенец, чем остальные кандидаты». «И ведь это эволюция сотворила, — сказала сестра. — Кто меньше орал кошачьим голосом, если у него живот болел, или чесалось где, или когда есть хотел, или слишком холодно или жарко — тот и погибал, у кого голос был менее невыносим, тот и не получал, чего хотел, и, соответственно, умирал. Так что имеем то, что имеем». Сестра совершенно не видела в девочках недостатков, «Мне что, — говорила она, — повозилась — и упорхала, вы-то иногда, может, и не замечаете, как они меняются, потому что они всегда на глазах, хотя тут трудно не замечать».