Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

В школе, зная о свадьбе, обреченно стали ждать Лениной беременности. «Не сказать, что я недовольна, — обронила однажды директриса, — но все равно чувствуешь, что теряешь человека на три года, а то и навсегда, когда вот это вот получается. У меня ведь некоторое чувство собственника все равно имеется, глупо отрицать, и его в такие моменты коробит. Но я, конечно, понимаю, что жизнь — это не только школа. У самой двое. И сама тоже вот когда-то пришла сюда работать. И рада — и не рада. Ты, Лена, хорошо уже себя показала, кто на твое место придет — неизвестно, чтобы и с детьми конфликтов не было, чтобы и среди нас все спокойно. Иногда хорошо, когда у человека есть что-то, кроме работы, есть куда податься после рабочего дня и проверки домашних заданий. Я вот бегаю, но и то не всегда весь стресс выбегиваю. А у тебя даже не знаю что. У тебя такой характер, что кажется, будто после каждого дня у тебя есть в запасе еще один день, а кроме этого Екатеринбурга у тебя имеется еще один Екатеринбург, в котором ты и живешь. Это, конечно, удивительно». «Спасибо», — только и могла сказать Лена.

Подростковую дурость свою Владимир скрывал и все девять месяцев Лениной беременности. Наоборот даже, проявил удивительную заботу: его увлекло, что у них появятся близнецы, даже не показал, что огорчился или вовсе не огорчился, когда сказали, что это будут девочки. Хотя узнав про положительный тест, всячески примеривал на будущего ребенка мужские имена, а тогда уже поперла мода на посконные, некие от сохи или из пьес про купечество. Владимир травил Лену, что пока она в роддоме, он сбегает в ЗАГС и назовет сына Поликарпом. «Будем звать его Полинькой», — пояснял он. «Довыделывался», — самокритично сказал он на УЗИ, чем на долю секунды опередил саркастическое высказывание Лены.

Не в пример лучше некоторых мужей показал себя Владимир, и когда Лена, будто репетируя будущие роды, лежала на сохранении. Он будто участвовал в негласном соревновании «Появляйся чаще всех, приноси больше всех продуктов» и все время выигрывал. В больничной палате, кроме Лены, было еще пятеро беременных, не все были рады тому, что у нее имеется такой прилипчивый в своей заботе муж. Одна из женщин, вредная или сама по себе или по причине беременности, не без сарказма интересовалась, почему этот щедрый мужчина не положил Лену в отдельную палату. А в отдельной палате Лена не оказалась, потому что сама этого не захотела.

Лена и сама не понимала, почему ее потянуло к людям. Часть ее интеллекта будто исчезла за ненадобностью, и произошло это не постепенно: просто однажды утром Лена обнаружила, что ее мышление погрузилось в некий туман, и в этот туман ушли, как посуда от Федоры, с двадцать или тридцать единиц ее IQ. На смену этому появился страх, что одна из девочек родится мертвой, либо что сама Лена не переживет роды, а Владимир останется вдовцом и будет неизвестно как мыкаться с двумя сиротками. С этой пустотой в голове и страхом Лена не могла оставаться одна.

Ни о каких стишках в таком состоянии не могло быть и речи, а первые месяцы беременности Лена боялась именно того, что может сорваться на сигареты или стихосложение. Сигареты достаточно было не покупать, это понятно. Бодрствуя, Лена тоже могла переупрямить свое желание ширнуться: неожиданно появившееся у нее чувство ответственности пересиливало баловство со словами, которые кружили в голове, чем-то похожие на акул возле тонущего корабля, ожидая, когда Лена ослабнет и уснет. Некая часть Лены знала, что сон — это сон, поэтому именно во сне Лена с облегчением закуривала, даже там не позволяла себе стихов; не боялась она, если во сне появлялся Снаруж и говорил: «Смотри, что у меня получилось». Даже во сне Снаруж совершенно не умел писать, начинал рассказывать одну длинную бессмысленную строку, так что начало ее терялась, терялся и сам Снаруж, потому что сон переносился в какое-нибудь другое место. А вот стоило только появиться Михаилу Никитычу — Лена с силой, с напряжением мышц шеи выдавливала себя в бодрствование, будто сквозь пластилин проталкивалась к бодрствованию.

Но со времени, когда мозг частично перестал служить Лене, призрак Михаила Никитовича тоже слегка поглупел, нес ту же совершенно ахинею, что и Снаруж.

Пока Лена лежала в больнице, Владимир сделал ремонт в ее квартире, где теперь они и жили. Владимир сначала намекал, что неплохо было бы переехать к нему, в центр, где тоже были школы, тоже можно было устроиться в такую, чтобы недалеко от дома. Лена с ожидаемым для себя и неожиданным для Владимира упрямством отказалась — это была небольшая война, где Владимир был мягок и настойчив, а Лена была еще мягче, но при этом еще настойчивее.