Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

Свадьба была, и Лена боялась, что сестра и дядя, а также несколько приглашенных с ее работы людей будут чувствовать себя неловко среди многочисленной Вовиной родни. Дядя на самом деле казался стесняющимся, потому что он всегда и был таким, даже у себя дома: такой сомневающийся в собственных словах, извиняющийся при любой удобной возможности. Но не один там он был такой. Большинство появившихся Вовиных близких сами уже не видели друг друга много лет, многие даже и не были знакомы, пытались держаться поближе к тем, с кем приехали. Особенно грустно Лене было за родственников с какого-то полустанка за Ирбитом, за их костюмы тридцатилетней выдержки, за прически мужчин в виде челочки на почти выбритой голове, за яркие пластмассовые брошки на платьях женщин. Сестра же нигде не чувствовала себя неловко. Она организовала выкуп, нарисовала свадебные плакаты, пыталась похитить невесту. Благодаря своему росту, на пару голов превышающему средний рост гостей, поймала букет уверенной рукой. К сестре сразу прилипла девочка из будущих выпускниц, собиравшаяся поступать на иняз, с коленей сестры не слезал младший брат выпускницы, которого двоюродная сестра трепала за щеки, то и дело катала на шее, хотя и приложила однажды лбом об косяк двери, не прекратила катать, да и сам ребенок был не против, просто догадался предупреждать ее криком: «Дверь!» Две женщины и один мужчина из школы, конечно, несколько терялись на ее фоне, как и все остальные, но все-таки неплохо спели поздравительную песенку почти собственного сочинения, а точнее, «Издалека долго течет река Волга», переделанную в «Как молока пенка сбежит от нас Ленка».

Все в течение свадьбы потеряли степенный облик. Разрозненно люди выходили покурить, а возвращались уже вместе. Так были втянуты в общую пьянку и тамада, и живая музыка, и видеооператор. Два разнополых подростка любезничали друг с другом в уголке ресторанного зала, их влюбленность была прекрасна для них тем, что могла остаться только влюбленностью, а большего им и не нужно было. В первый день свадьбы, когда жениху с невестой ни пить, ни есть не полагалось по какой-то традиции, в которую Лена решила не вмешиваться, происходящее виделось ей безобразием и пошлостью. Люди, с энтузиазмом кричавшие «Горько!», казалось, сами были готовы начать целоваться с первым попавшимся за столом.

Следующий день оказался повеселее. Лена сама не заметила, как уже курила в компании гостей, а потом решилась спеть «Where the wild roses grow», неизвестно как и откуда втравившуюся в память, тут же, как нельзя кстати, пришлась сестра с мальчиком на шее, потому что она своим низким голосом вполне себе могла исполнить партию Ника Кейва. Музыканты слабали «Звездочка моя ясная» с таким особенным похмельным надрывом, что Лена, всегда считавшая эту песню чересчур слащавой, ощутила подкатывающие слезы на «а-а-а-а-а улететь!».

Владимир на свадьбе не поддался веселью, только поглядывал на родителей с улыбкой, которая, видно, должна была означать: «Ну что? Добились, чего хотели? Поздравляю». Эта скромность объяснялась отчасти тем, что среди гостей был и начальник его, и пара подчиненных, Владимир берег лицо, но все же Лене было слегка обидно, что она обошла супруга в кураже. Лена мысленно называла «куражом» вот этот вот свой караоке-номер и курение, тогда как могла быть скромнее в определениях, потому что свадьба полнилась событиями и покуражистее, как то: потеря видеооператора, который выбрел из ресторана за сигаретами, потому что курил какие-то особенные, заблудился и попал на юбилей магазина парфюмерии, не заметил разницы и пару часов снимал чужой праздник; незаметно напившаяся до хулиганского состояния тринадцатилетняя родственница Владимира, временно оттеснившая музыкантов песнями собственного сочинения и исполнения, которые пришлось терпеливо слушать, хотя девочка порой фальшивила так, что Лене хотелось вырвать собственное сердце из груди (но при этом девчушка так хорошо смотрелась в коротком платье, с гитарой на шее, с накрашенными, обгрызенными ногтями, что Лена пожелала себе, что если у нее будет ребенок, то пускай получится такая вот дочь); была и супружеская пара еще каких-то Кенигов, не устававшая танцевать оба дня, танцевавшая так хорошо, что остальные, было видно, танцуя в их присутствии, ощущали неловкость.

Сестру Лена потом спросила: как так? Где была сестрина строгость, даже чопорность, куда она спрятала ее в эти дни? Сестра ответила: «А я людей люблю, в отличие от тебя. Почему никто не стесняется своих свадеб: ни немцы, ни японцы, ни кто бы то ни был, а я должна? Вот эти вот замечательные люди: то, как они одеваются, как себя ведут, именно это определенный образ создает неповторимый, который формируют не художники, не писатели, не режиссеры, а вот все мы живем вот так вот и формируем. Это удивительно. Как усредненный европейский образ с пиджачком, с галстучком растрясается в процессе алкоголизации до аутентичного. Причем так с любым весельем, с представителем любого народа. А если бы ты хотя бы раз с корейцами накатила, тебе бы „Особенности национальной охоты“ казались бы просто бледной тенью того, что на самом деле бывает под мухой».