Евгений Каминский - Свобода

51

Солнце, словно соскучившись по острову, наверстывало упущенное за зиму: топило рыхлый снег в распадках и на склонах сопок, сутками висело над головой, заставляя островитян мучиться бессонницей. Теперь едва ли не каждое утро Иван Савельевич выходил из своего командирского жилища, совсем как легендарный командарм из блиндажа: с выдвинутой вперед челюстью (впрочем, не придававшей его простодушной физиономии ни мужественности, ни брутальности), играя роль грозного начальника, вечно недовольного существующим порядком вещей и событий. Ведь если ты всем всегда доволен, какой из тебя начальник большого дела и государственный человек?! Шел он обычно от одного строения к другому, развесисто кроя кого-нибудь по матери (эту манеру он перенял у местных буровиков), бросая в чей-то адрес копеечные замечания или чудовищные упреки. Совсем недавно получивший корочки кандидата наук и еще не залечивший душевную рану, нанесенную ему на защите диссертации, где в самый роковой момент его вырвал из костлявых рук официального оппонента грозный член-корреспондент, он еще не вполне утвердился в своей новой должности, не нашел подходящего образа и потому находился в творческом поиске. Неуклюже и, как правило, невпопад (путем проб и ошибок!) он нащупывал соответствующую своему теперешнему масштабу манеру поведения, подбирал приличествующий своей новой должности порядок слов и арсенал словечек, подходящих для выражения пока что только чувств, поскольку мыслей в его голове давненько не наблюдалось. На плечах у него, словно бурка, колыхался белоснежный командармский полушубок, на голове сидела сдвинутая чуть набок генеральская папаха без кокарды. Кокарду сняла Мамалена, заявив, что «это будет слишком»! Из-под свитера, связанного ему заботливой женой, лезла тельняшка легендарного десантника. Если у Ивана Савельевича не было насморка, то в его зубах дымилась амстердамским табаком вишневая трубка. Если же он сопливил, то Мамалена не отпускала его командовать на улицу и весь день меняла ему носовые платки.

Конечно, не раз и не два у терпеливого читателя — а романы могут читать только терпеливые люди — возникал законный вопрос: а есть ли у этого пожилого ребенка фамилия? Или он настолько хорош, что и фамилия ему не нужна?! У Ивана Савельевича, конечно же, была фамилия. Очень даже подходящая фамилия, но ее до последнего времени Иван Савельевич не жаловал. Ох, и натерпелся же он от нее и в школе, и во дворе, и еще потом, в университете. «Я хочу напиться чаю, к самовару подбегаю, но пузатый от меня убежал, как от огня».

Ничего обидней этих строк до последнего времени в жизни у Ивана Савельевича не было. И обижали его этим «пузатым самоваром» мальчишки с девчонками во дворе, мальчишки с девчонками на катке, мальчишки с девчонками в цирке… Даже учительница в школе обижала его «пузатым самоваром». Правда, последняя делала это из любви к советским поэтам. И еще — по простоте душевной: на пару минут забыв, что в ее классе учится пузатый Ваня Самоваров.Даже «Ваня. Ваня-простота! Купил лошадь без хвоста!» было не так обидно Ивану Самоварову.

Но теперь, когда Иван Савельевич Самоваров сделался начальником Заполярной геологоразведочной экспедиции, его фамилия приобретала уже другое, чуть ли не стратегическое звучание. Согласитесь, что вот такое: «Полярники экспедиции Ивана Самоварова, высадившиеся на лед в Ледовитом океане» и так далее гремело чуть ли не как «Танки командарма Самоварова, ворвавшиеся на вражеские позиции» или даже как «войска маршала Самоварова, сломавшие хребет врагу». Что ж, эта музыка звучала бы не хуже лучшей симфонии Дмитрия Шостаковича.

Правда, руководили всеми работами Заполярной экспедиции главный геолог Мамалена и главный инженер Черкес, опытные, знающие специалисты. Часами они обсуждали результаты бурения, спектрального и химического анализов, сидели над картами и геологическими разрезами, вызывали геологов и геофизиков, чтобы выслушать их мнение. В общем, вели Заполярную экспедицию Ивана Самоварова прямым курсом к открытию крупнейшего в Заполярье полиметаллического месторождения, а значит, к — государственной премии за заслуги перед отечеством.

Иван же Савельевич исполнял при них колоритную роль английской королевы: выступал перед коллективом экспедиции на общих собраниях, посвященных событиям и датам, поздравлял именинников и юбиляров. Журил нерадивых, клеймил неисправимых, подшучивал над обмишурившимися. Когда же из зала его очень просили поделиться, рассказывал о своей схватке с медведем, которая за короткое время обросла тут такими неслыханными подробностями, что народ, еще недавно слушавший с горящими глазами, теперь тоскливо зевал в полный рот. Но не спросить Самоварова о медведе, особенно накануне выплаты заработной платы, было себе дороже. Именно Самоваров подписывал премиальные ведомости и мог урезать, а то и вовсе вычеркнуть из них любую сомнительную кандидатуру. После же утомительного для публики, но сладостного для Ивана Савельевича сорокаминутного рассказа о его схватке с медведем, внутри у Самоварова всегда бывало солнечно и безветренно, и ему не хотелось никого обижать.