Евгений Каминский - Свобода

Жалуясь небу, Щербин добрался до двери и отодвинул задвижку. Борман исчез за дверью. Послышалось рычание пса, что-то упало, на землю посыпались дрова. Неожиданно пес заскулил за дверью, Щербин толкнул ее рукой, и Борман появился в дверном проеме. В зубах он держал какие-то ремни с металлическими застежками. Войдя в дом, пес положил все это на пол возле Щербина. Кажется, это была упряжь для ездовых собак. Приподнявшись на локте, Щербин взял в руку ремни. Борман вильнул хвостом. Потом лег и на брюхе, перебирая лапами, совсем как мурза, просящий у хана ярлык, подполз к Щербину, положил свою большую голову ему на руку. Тот потрепал пса между ушами.

—Где-то под навесом, наверное, и сани имеются? — спросил он пса.

Похоже, эта собака когда-то жила здесь со своим хозяином, возможно, с тем самым, которого сменил на острове Коля-зверь.

45

Даже на трех лапах (на четверную пес все еще припадал) Борман тянул сани с Щербиным в гору, не нуждаясь в управлении, самостоятельно выбирая направление.

Без участия человека, без его руководства, пес тащил сани в лагерь Черкеса. И эта удивительно смышленая собака, и старенькие, но все еще крепкие ремни упряжи, и неожиданно оказавшиеся среди хлама под навесом деревянные сани с полозьями, подбитыми металлической лентой, — все это было чудом, словно специально поджидавшим здесь Щербина. Едва ли не спасением, на которое он и не надеялся.

Он полулежал в санях, скользивших по снежному насту, царапавших плитняк, и вспоминал, как сегодня крепил на Бормане собачью упряжь. Он, конечно, не знал, как это делается, лишь пытался догадаться. Поначалу, прикинув длину ремней, стал крепить один из них на груди Бормана. Борман, не моргая, смотрел на Щербина, мол, что ты делаешь, дурачина?! Потом тихо зарычал, впрочем, безо всякой угрозы, скорей, с досады, вскоре и вовсе заскулил, попятился, не дав закрепить на себе ремень. И до Щербина дошло, как действовать: ориентироваться на реакцию Бормана. Каждое свое движение он должен был согласовывать с собакой, ведь та не один год бегала в упряжке. Кому как не ей знать, как должны быть закреплены эти ремни! Для начала Щербин осторожно приложил один из ремней к груди Бормана и посмотрел на пса. Борман отвернулся, но не зарычал. Тогда Щербин стал крепить ремень. Собака зарычала, словно говоря: что ты делаешь? Понимая, что ошибся, Щербин принялся искать другое решение. Когда наконец затянул на собаке этот ремень и та вильнула хвостом, понял, что начало положено… После этого Щербин присоединял упряжь к саням. Собака сидела рядом, следила за работой. Когда Борман гавкнул, Щербин понял, что дело сделано. Втиснувшись в тяжелый тулуп, он завалился в сани, и те со скрипом заскользили по снежному насту…

Если не у Черкеса в командирской палатке, то у Коли-зверя в доме обязательно должна быть рация. Рация! Это означало, что уже послезавтра, самое позднее через неделю, он окажется дома.

Тяжело вздымая бока, выдыхая густой пар, пес остановился возле палатки Черкеса — плотно, на совесть зашнурованного КАПШа, рядом с которым высился «болотоход» Т-100 — верный конь Черкеса. Трактор должен был находиться не здесь, а где-то рядом с палаткой механика-водителя, приготовленный к длительной зимовке. Но он стоял здесь, и Щербин понял, что произошло что-то непредвиденное. Аккуратный, педантичный Черкес никогда бы не бросил трактор у палатки, даже не натянув на него брезент. Но думать об этом было некогда. Намереваясь поскорей добраться до рации, Щербин разрезал шнуровку. КАПШ Черкеса был превращен с дровяной сарай — все внутреннее пространство занимали дрова, уложенные в поленницы. Черкес любил тепло, и в будущем апреле, когда вернется на остров, он собирался сутками топить печь, отлеживаться, прирастая спиной к шконке и убивая в себе память о городской жизни.

Полчаса Щербин потратил на то, чтобы хотя бы частично освободить палатку от дров. В упакованных вещах нашлись радиоприемник «Спидола» и коробка с батарейками к нему, саквояж с дюжиной бутылок питьевого спирта, любовно переложенных шерстяными носками и кальсонами, мясные консервы в железных банках — довольно много банок (все они должны были пойти на кухню, но Черкес хранил их как НЗ на самый крайний случай, предпочитая выезжать за мясом в тундру). Нашлась тут и кое-какая верхняя одежда (это все шерстяное и меховое Черкес надевал на себя, едва только появлялся весной на острове, и снимал все это, пропитанное крепким мужицким потом, только в июле). Тут же лежали отличные унты. Одного только не обнаружил в палатке Щербин — рации. Значит, ее Черкес взял с собой? Что ж, надо было спешить к охотничьему зимовью и там добывать рацию. Но прежде чем ехать в дому охотника, Щербин открыл ножом банку говяжьей тушенки и вывалил ее содержимое под нос Борману. Тот сразу принялся глотать холодные куски. Содержимое второй банки Щербин съел сам, так же, по-собачьи, глотая куски мяса и жира. Потом открыл саквояж, вытащил одну из бутылок спирта, посмотрел на нее и… отложил. Сначала надо было сделать дело.