Евгений Каминский - Свобода

Покусывая свою вишневую трубку, предварительно набитую душистым табаком из Амстердама, Иван Савельевич рассеянно улыбался поверх голов курильщиков, хлопал себя по бокам и карманам в поисках спичек. И хлопал так себя до тех пор, пока едва ли не каждый стоявший рядом курильщик не застывал перед ним с протянутой рукой, в которой метался язычок пламени зажигалки. Тогда только Иван Савельевич обнаруживал в кармане спички и, чиркнув одной, начинал раскуривать свою трубку, посасывая да причмокивая. Что вы хотите?! Чтобы полярный волк раскуривал трубку с помощью пошлой газовой зажигалки?!

Но как Иван Савельевич сделался первооткрывателем того, чего и в глаза-то не видел? Поначалу Ивану Савельевичу в голову не приходило, что он может стать первооткрывателем. Вполне искренне он обещал Щербину отвезти его материалы в базовый лагерь и там передать их Черкесу. Но когда в лагере объявили срочную эвакуацию, Иван Савельевич так разволновался, что обо всем забыл, заботясь лишь о том, чтобы в переполненном пассажирами и грузом вертолете ему досталось место у иллюминатора. (Даже Мамалена летела на материк не сидя, а лежа на каких-то баулах.) Планшетку с материалами и сумку с образцами можно было передать по назначению уже в институте. Кстати, перед самым отлетом домой, Ивану Савельевичу и Мамелене удалось познакомиться с записями и построениями, оказавшимися в планшетке Щербина, и Иван Савельевич, пока летел в Питер, задиристо критиковал имевшиеся в дневнике выводы, а Мамалена молчала, поджав губы. Уже дома супруги узнали, что вертолет с Щербиным упал в океан, и планшетка и сумка с образцами Щербина, которые надо было отнести в институт, тут же вылетела у обоих из головы. Однако после того, как в институтском коридоре вывесили портреты Щербина и Березы в траурном обрамлении (конечно, не сотрудники их института, но все же подельники и соратники!), Иван Савельевич, тяжело вздохнув, вспомнил о планшетке и образцах и собрался отнести их Черкесу. Правда, подумал, что лучше это сделать, когда возникнет какая оказия в дружественный институт. Не идти же туда просто так, будто он какой-то посыльный, а не большой ученый?! А что если Иван Савельевич выйдет за дверь своего кабинета, чтобы отнести посылку, и наука, потеряв Ивана Савельевича из виду, прекратит свое поступательное развитие, в результате чего человечество недосчитается чего-то крайне необходимого для себя?! Нет, так тратить собственное бесценное время было непозволительным расточительством. Оказия, однако, упорно не предоставлялась, и первый горячий порыв в сердце Ивана Савельевича незаметно поостыл.

Как-то через пару недель после своего возвращения с острова супруги ели на кухне блины, и Иван Савельевич с замаслившимся от сытости взором принялся рассказывать жене о том, как в один из первых своих полевых сезонов на острове видел это самое рудопроявление (участок его работ действительно находился поблизости) и еще тогда понял, какое оно перспективное. Только вот брошен он был в тот год на геологическое картирование, а не на поиски и разведку, и, естественно, руки его так и не дошли до такой ценной находки… Иван Савельевич, как всегда, фантазировал. Да и как тут не разыграться фантазиям, если ты только что умял стопку блинов, толщиной в энциклопедический словарь, да еще с вологодским сливочным маслом и сметаной?!

—Значит, именно ты, а не Щербин или еще кто-то там первым обнаружил это рудопроявление, — заявила Мамалена, стирая своей салфеткой с румяных щек мужа сметану. При этом она посмотрела на него так, словно открыла ему глаза.

—Да… Верно. Выходит, я его открыл! — искренне удивился Иван Савельевич такой очевидной мысли.

После блинов супруги легли спать. Но заснуть Иван Савельевич не смог, ворочался, безбожно скрипел пружинами. Пораженный гениальным открытием жены, он пытался вспомнить то, чего никогда не видел, — это самое рудопроявление. И, проворочавшись до полуночи, что-то такое вспомнил. Утром, когда Иван Савельевич пробудился после короткого, но глубокого сна счастливого человека, это что-то было уже частью реальности, вписанной в скрижали его памяти. Он уже любому мог запросто до мельчайших подробностей описать тот день, когда он обнаружил среди тундры выход коренных пород богатых полиметаллами и, главное, те чувства, которые при этом испытал.

Неделя потребовалась Мамелене для того, чтобы получить результаты спектрального, химического и атомно-абсорбционного анализов образцов из сумки Щербина и переработать данные из его планшетки, одним словом, положить скупые выводы Василь Васильевича и Щербина на роскошную музыку Ивана Савельевича. Иван Савельевич только хлопал глазами от восхищения. Теперь у него каждый день кружилась голова. От чего? От неслыханных перспектив! И еще: всем существом своим Иван Савельевич уже верил в свою схватку с белым медведем, шкура которого находилась в работе у скорняка-таксидермиста. За деньги Мамылены, разумеется (те, которые супруги собиралась потратить на норковую шубу для Лены, но в последний момент решили, что медвежья шкура для Ивана Савельевича нужней норковой для Мамылены), и скорняк-таксидермист уже прилаживал к ней комплект лап бурого медведя, шерсть на которых предстояло обесцветить. Также еще нужно было найти где-то лишнюю голову бурого медведя (будто бывают медведи о двух головах, одна из которых — запасная) и слегка отрихтовать ее черепную коробку, подгоняя под размеры черепа полярного медведя, и снова колдовать с шерстью: стричь, обесцвечивать. И все потому, что голову полярного медведя скорняку-таксидермисту взять было неоткуда: этот проклятый медведь прятался от человечества в Красной книге, показывая ему оттуда веселый медвежий кукиш.