Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Пробегая мимо открытой двери соседней палаты, она увидела, что соседка Матильды очень осторожно придвинула к себе своего малыша, спавшего безмятежным сном. Молодая мать закрыла глаза. И на ее ночной тумбочке, так же как и на тумбочке Матильды, стояли весенние цветы, а на полу, покрытом синим линолеумом, играли солнечные зайчики.

Войдя в приемную, сестра попыталась скрыть свою тревогу. Но по ее кривой улыбке Уэстон вдруг понял, что Матильде грозит смертельная опасность. Он вскочил, страх сдавил ему горло.

— Мне, право, некогда возиться сейчас с вами, — крикнула Уэстону взволнованная сестра.

Он схватил ее за руку.

— Неужели вы не понимаете, что со мной творится?!

— Так что же вы хотите? Не вы же рожаете в самом деле. — Вырвавшись, сестра убежала.

В мозгу Уэстона все в миг перемешалось… страх смерти… надежда. Он то рвался поговорить с врачом: хотел узнать правду и удостовериться, что для Матильды сделано все возможное, то боялся помешать врачу, оторвать его от Матильды и тем самым повредить ей. И все же он должен был что-то предпринять. Сидеть сложа руки в этой приемной было невыносимо. Но он сидел, пригвожденный к стулу, не в силах шевельнуть и пальцем.

Несколько минут царила убийственная тишина, а потом раздался нечеловеческий крик, оборвавшийся на какой-то немыслимо высокой ноте. Уэстон похолодел. Он увидел прозрачный голубой воздушный шарик, взлетавший в чистое небо, — это исчезала его надежда. Со спокойствием человека, решившегося на отчаянный шаг, Уэстон сказал себе, что он покончит с собой, если Матильда умрет при родах ребенка, чьим отцом он был.

Неожиданно перед Уэстоном выросла сестра, стук отворяемой двери он так и не услышал.

— У вас дочка, — сказала сестра.

— Что с моей женой? — Затаив дыхание, Уэстон ждал ответа.

— Состояние вашей жены относительно хорошее.

Но Уэстон все еще не верил, все еще не дышал.

— Правда? Вы мне говорите правду?

— Да, состояние вашей жены относительно хорошее. Мы обошлись без наркоза.

Уэстон пробормотал что-то нечленораздельное и сделал непонятный жест рукой.

— Вы говорите, значит, что с моей женой ничего не случилось, что родилась девочка и что с моей женой ничего не случилось?

Дежурная сестра, не без помощи которой Уэстон превратился в идиота и потерял дар речи, сказала с привычной усмешкой:

— Ну вот, теперь вы довольны! — Казалось, сестра считала, что этот смешной злосчастный малый вовсе не заслужил такой радости. Уже много лет она изо дня в день наблюдала, какой дорогой ценой платят женщины за любовь к мужьям и за желание иметь детей, и не верила в мужскую искренность; она не переменила своего мнения даже после того, как несколько недель назад в этой самой приемной один отец доказал подлинность своих страданий, скончавшись от разрыва сердца. Сестра была женщиной и считала, что сама природа повелевает ей отомстить за весь слабый пол, отомстить мужчинам, зачинавшим детей, которых в муках рожали ее подруги.

И при всем том дежурная сестра — холеная блондинка с молочно-белой кожей — была добрым существом, с головой ушедшим в свою трудную работу.

Приветливо улыбаясь, она снова пошла к Матильде.

Врач — самый могущественный в клинике человек — стоял в ногах железной кровати и глядел на Матильду с тем чувством жалости и удивления, с каким глядят на покалеченный, опустошенный бурей сад, который еще накануне был чарующе прекрасным и стоял в полном цвету.

Матильда лежала слегка отвернувшись к стене, лицо ее с зеленовато-коричневыми пятнами беспрерывно подергивалось, потные волосы разметались по подушке — казалось, это лицо побывало на самом дне моря в солоноватом разлагающемся иле. Белые губы были широко открыты.

— Я была на волосок от смерти, — прошептала Матильда.

— Что вы сказали? — спросил врач, склоняясь над ней.

У Матильды не было сил шевельнуться, она могла только дышать. Ей даже не рискнули сменить постельное белье. Матильда все еще была где-то далеко, на полпути между жизнью и смертью. Она чувствовала, что ей пришлось израсходовать весь тот запас сил, который человек может израсходовать, не потеряв окончательного вкуса к жизни. Еще немного, и самая основа ее существования оказалась бы подорванной, и если бы даже она осталась в живых, она с трудом влачила бы свои дни, жалкая и пришибленная. Как ни тяжко было Матильде, она все же знала, что все утраченное ею может быть легко восстановлено.

— Я была на волосок от смерти, — шепотом повторила она.