Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

— Название у вас тоже хорошее.

Он предложил выплачивать Михаэлю двести марок ежемесячно в течение двух лет.

Михаэль решил, что дело его писательской чести — потребовать прибавки, и спокойно изрек:

— А мне нужно двести двадцать.

Мюллер засмеялся:

— Почему именно двести двадцать? — Впрочем, он привык иметь дело с невменяемыми: — Двести двадцать, так двести двадцать. — Он проставил цифру в договоре и выдал Михаэлю первый чек.

Преисполненный вечной любви к Георгу Мюллеру, Михаэль отправился в кафе Стефани. Там были новые, молодые лица, новое поколение. Стрелой примчался Артур. Тепло поздоровавшись с ним, Михаэль пригласил его поужинать в Одеон-баре. И тут он впервые подумал о том, на какие средства он, собственно, жил эти девять лет. «Девять лет — еда, платье, квартира, все остальное. Девять лет. На какие?» Он долго думал об этом. Никаких объяснений не приходило в голову. Наконец он решил, что лучшим объяснением могут служить слова из библии: «Взгляните на птиц небесных. Они не сеют, не жнут, и Отец ваш Небесный питает их».

На другой день он купил для Лизы две пары длинных белых лайковых перчаток, хотя вечернего платья у нее не было, и шляпу из тончайшей соломки цвета пшеницы — этакое средних размеров колесо с тульей из светлых шелковых розочек. В общем, шляпа была роскошная и обошлась в сто пятьдесят марок. И все же у него остались деньги на обратную дорогу. А первого числа следующего месяца он опять получит двести двадцать марок. Стоит ли тут думать, как прожить до первого?

«Разбойничья шайка» вышла 4 июня 1914 года. Неделю спустя Михаэль впервые увидел свое имя в газете: Пауль Шлентер, поборник натуралистического направления, которое по всей Европе к тому времени уже начало отмирать, поместил в двух номерах «Берлинер тагеблат» длинную статью, где похвалил книгу и — тут уж ничего не поделаешь — назвал ее натуралистическим романом. В литературных журналах и литературных отделах газет немало спорили о том, какой же это все-таки роман — натуралистический, неоромантический, импрессионистический или экспрессионистический. Именно тогда и был употреблен впервые термин «экпрессионизм».

Сам автор, конечно, и понятия не имел о том, что, повинуясь духу времени, он в силу каких-то таинственных причин стал выразителем нового направления.

Вскоре Михаэль получил за «Разбойников» звание лауреата, премию имени Фонтане с приятным добавлением в тысячу марок. Михаэль, можно сказать, за одну ночь стал знаменитостью. Он снова видел себя на последней скамье в классе, он снова задавал себе вопрос, на который нельзя ответить: каким чудом он, самый глупый, самый неспособный, спасся из рук учителя Дюрра, изуродовавшего и погубившего тысячи юных жизней.

Большую часть премии Михаэль истратил на покупку Лизе вечернего платья к длинным белым лайковым перчаткам, которые лежали в папиросной бумаге и грезили о будущем, а себе Михаэль купил смокинг. Они первый раз пошли в оперу, и «Богема» вызвала у них слезы воспоминаний.

А через несколько дней пришла посылка из Вюрцбурга — в ней лежало пятнадцать ученических тетрадей, и каждый листок был густо исписан карандашом с обеих сторон, — это мать прислала свой роман.

Лиза нашла, что у Михаэля не слишком умный вид — он просто разинул рот. Потом, наконец, сказал, взвешивая тетради на руке:

— Да это же длиннющая книга! Что она только там понаписала?

Он пробежал глазами первую страницу и от удивления уронил тетрадь.

— Лиза, да она же пишет, по-настоящему пишет. Она описывает свое рождение — ее мать лежит в постели, тусклый свет керосиновой лампы, порывистый ветер воет в поле. Ну, что ты скажешь? Этого она не могла пережить сама. — От удивления он даже не замечал, что говорит глупости. — Она ведь не видела, что происходило, когда она родилась.

— Да, вряд ли, — смеясь, согласилась Лиза. Михаэль продолжал читать, покачивая головой.

— Ну совершенно моя манера. Ну, право, кажется, будто и она решила так писать, чтобы читатель видел и слышал все, о чем он читает. Не могла же она так решить на самом деле. Откуда же ей все это известно? Ничего не понимаю.

Они читали целый день. Во всем романе не было ни одной запятой. Но каждая страница распадалась на абзацы там, где они сами собой возникали в ходе повествования. Это была история ее жизни. На белой наклейке первой тетради стояло заглавие, в которое входил также и псевдоним: «Мари Веграйнер. История ее жизни, написанная ею самой».