— Власти в Париже продали нас немцам. Они продали Францию.
Почти то же самое говорил, прощаясь с Уэстоном, рыбак в Гильвинеке.
Прошло немало времени, прежде чем старик дал каждому из них тарелку. Творог и масло он поставил посередине стола. Потом он дрожащей рукой разлил вино по стаканам, последнему он налил себе. Но он даже не пригубил вино.
— От моих сыновей нет известий, — сказал он.
С трудом поднявшись, старик принес из соседней комнаты фотографии двух французских солдат и снова сел. Пока четыре пришельца разглядывали снимки, водянистые глаза старика, не отрываясь, смотрели в угол. Стариковская рука, лежавшая на столе, непрерывно вздрагивала, — казалось, после долгих лет тяжелой работы она разучилась лежать спокойно.
— Настоящей войны так и не было, — сказал он, — и мы знаем почему. Быть может, мои мальчики еще живы и их взяли в плен.
Перед лицом этой безмолвной трагедии никто из беглецов не решился произнести ни слова утешения, но и молчать было тяжело. Потом старик, светя фонарем, провел их по двору к сеновалу. Четверо друзей поднялись по приставной лестнице.
На следующее утро при ходьбе у них ломило икры и бедра. Через полчаса боль прошла. Они сразу свернули с шоссе. О Марселе они больше не думали, он казался им теперь таким же далеким, как туманное пятно на дальней звезде. Они должны были дойти до ближайшей деревни — вот и все. В Гильвинеке эти четверо чувствовали себя мертвецами, а теперь они шли, сознавая, что каждый шаг приближает их к спасению. Они ожили, потому что действовали, и хоть незаметно, но приближались к цели, которая маячила где-то в недосягаемой дали.
Белая лента шоссе убегала к горизонту — пустынная и бесконечная. Но к вечеру и она оставалась позади, как бы тая в наступающем мраке.
Через неделю у них развалились ботинки, а рубашки так пропитались потом, что даже за ночь не просыхали. Ночлег и еду им охотно давали крестьяне. Эти четверо бежали от немцев и потому всюду оказывались желанными гостями, никто их ни о чем не спрашивал. Все, кого бы они ни встретили, держались одного мнения о причинах катастрофы. Костлявый великан, приютивший их на одну ночь, сказал с горькой усмешкой:
— Если бы он заботился о стране так же, как о своих делишках, Франция не погибла бы. — Крестьянин имел в виду Лаваля.
Поджидая прихрамывающего историка, который изрядно отстал, путешественники сидели у ручья в зарослях орешника. Опустив больную ногу в ручей, историк заявил, что он предпочел бы сломать себе руку — идти с волдырем на ноге сущее мученье.
На дне тихого прозрачного ручья росли ивы. В тени дрожали солнечные блики. Беглецы разделись донага. На этот случай у них был припасен кусок мыла. Началась стирка. Пока чистые рубашки сушились в траве, все четверо вошли по пояс в воду, но тут раздался треск мотоцикла и так же внезапно смолк.
Неприятнее всего было то, что они оказались нагишом перед лицом врага. Только кусты орешника отделяли беглецов от мотоциклиста и его товарища в низкой коляске. Немецкие солдаты остановились, чтобы закурить. Четверо голых мужчин притаились в кустах, украдкой выглядывая из-за ветвей.
Четко, как в объективе фотоаппарата, они увидели всю картину: мотоцикл, пулемет и двух солдат в медно-желтых плащ-палатках. Сигареты загорелись, затрещал мотор, и медные изваяния двинулись в гору. Плащ-палатки были так скроены и пригнаны, что закрывали солдат по самые щиколотки — никакой дождь был им не страшен, и в то же время плащ-палатки не стесняли движений.
Накануне четырем беглецам также пришлось прятаться от немцев. Они просидели в укрытии битых два часа, показавшихся им вечностью. Мимо них, громыхая, проезжали орудия, грузовики и танки. В той местности, где они сейчас находились, шли бои перед самой капитуляцией, и немцы перебрасывали оттуда крупные войсковые соединения.
Там, где дорога выходила на автостраду, к которой путешественники боялись приблизиться, чтобы не наткнуться на немцев, стоял одинокий постоялый двор с новой низенькой пристройкой, где помещался магазин велосипедов. Счастливый случай привел беглецов сюда. Дело в том, что они уже несколько дней носились с мыслью приобрести велосипеды, чтобы двигаться быстрее. Но на кукурузных и пшеничных полях, равно как и в лесу, велосипеды не продавались, а в городах были немцы.
Заняв столик у окна, трое путников заказали яичницу себе и австрийцу, который сразу же отправился в магазин. Хозяин прежде всего принес им вина. Пока он разливал его по стаканам, в трактир зашел человек, одетый в штатское. Вслед за ним появились два немецких офицера, оживленно беседующих об Англии.
Читать дальше