Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Они спустились по кривой улочке к реке. А потом остановились на мосту, залюбовавшись своеобразной картиной, которая предстала перед ними, — казалось, уютные и в то же время массивные домишки у реки явились в этот безмятежный тихий вечер прямо из средневековья, и свет, лившийся из их крохотных окошек, вот уже сотни лет отражается в воде, кое-где подернутой легкой рябью.

На обратном пути Матильда молча сидела в углу машины, на ее лице была написана спокойная решимость, как у женщины, которая позволила любимому отвезти себя домой.

В детской у кроватки спящей Барбары сидела Мария и читала «Голодного пастора» Вильгельма Раабе. Поцеловав служанку в щеку, Матильда отправила ее спать. Несколько секунд она стояла неподвижно, словно раздумывая, как ей поступить, а потом вернулась в гостиную.

Уэстон прислонился к подоконнику, как и в их первый вечер в охотничьей сторожке, Матильда села в кресло и задумчиво поправила в вазе букет. «Сегодня ровно год, как мы вместе. В соседней комнате спит мой ребенок, и мне предстоит долгая жизнь с человеком, которого я люблю. Не слишком ли много счастья! Даже страшно становится». Она подняла голову, посмотрела на Уэстона и улыбнулась, чтобы скрыть свое смущение. Оба они ощущали ту неловкость, какую ощущают влюбленные, впервые оставшись наедине.

Когда Уэстон подошел к ней, колени молодой женщины задрожали. Опершись на его руку, она поднялась с кресла и упала к нему на грудь.

Каждый день их совместной жизни был огромным событием и для Матильды и для Уэстона. Матильда открывала все новые и новые чудеса в своей дочке, которая, казалось, познавала мир даже во сне. Уэстон нередко работал по пятнадцати часов в сутки, чтобы закончить в этом году первый том своей «Истории Англии». Так промелькнуло лето.

Жасмин уже отцвел. Дни стояли ясные и теплые, но Матильда вдруг обнаружила в саду желтые листья. Время от времени с каштана падали зеленые колючие шары — они лопались на лету, высвобождая блестящие, коричневые ядра, которые катились по дорожке, посыпанной гравием.

Однажды утром Матильда забрела с коляской к гаражу в самом дальнем углу сада, — здесь она бывала редко. Дворняжка не забыла участия и ласки Матильды, единственной ласки, которой одарили ее двуногие — враги собачьего рода. Она поднялась навстречу Матильде, вперив в нее странно неподвижный взгляд.

Матильда остановилась.

— Поди сюда! Поди, — крикнула она.

Собака сделала несколько шагов ей навстречу, но потом, задрожав всем телом, замерла на месте.

Подзывая собаку, Матильда вдруг придумала ласкательное имя для нее.

— Поди сюда, Пчелка, поди же сюда! — кричала она. Согнувшись в три погибели, собака заскулила, но не двинулась с места. Ей страстно хотелось подойти к Матильде. Но она никому и ничему не верила.

Присев на корточки, молодая женщина поманила собаку рукой:

— Поди сюда, милая Пчелка!

И тут собака подползла к Матильде, волоча брюхо и морду по земле и ударяя хвостом о гравий. Матильда почесала ее между ушами.

— Вот видишь, теперь совсем другое дело.

Собака поднялась; казалось, мир вокруг нее преобразился. Положив лапы на плечи своей хозяйки, присевшей на корточки, и собрав кожу на лбу в глубокие морщины, она от страшного смущения обратила взгляд куда-то в сторону.

Когда Матильда пошла обратно, глаза собаки растерянно забегали — она не знала, бежать ли ей за хозяйкой или же остаться с тремя черными, круглыми, как шарики, щенятами, любопытно глядевшими вслед молодой женщине.

— Возвращайся к ним, — сказала Матильда, — и выполняй свои обязанности. Кто-кто, а я тебя понимаю.

Выпал первый снег и снова растаял, не успев лечь на землю. Вскоре ночи стали холодные, и однажды утром сад проснулся в белом уборе. В сочельник Уэстон сделал себе подарок — он положил готовую рукопись первого тома «Истории Англии» под елку, которую Матильда наряжала для маленькой Барбары.

Через неделю после своего первого дня рождения, когда деревья опять стали черные и мокрые и на них уже появились крошечные прямые, как копья, зеленые побеги, Барбара заболела дифтеритом. Врач объяснил, что эта болезнь претерпела одну из самых разительных метаморфоз, какие только знает медицина. Лет десять назад смертность детей от дифтерита была очень высока, в некоторых местностях, например в Энгадине, она достигала пятидесяти процентов. Врачи были беспомощны. Даже трахеотомия, то есть оперативное вмешательство, применявшееся в крайних случаях, не спасало больного ребенка. Но потом вдруг все стало иначе. О причине этой перемены науке ничего не известно; как бы то ни было, дифтерит сейчас не более опасен, чем другие детские болезни.