Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

– А вам, Богданов, разве старшего сержанта не присвоили? Я этот приказ видел».

– Никак нет, – ответил я бодро и легко вздохнул. «Да зачем мне это звание, отпустите меня домой хоть ефрейтором, только поскорее», – ныло и стонало всё моё нутро.

– Сейчас, исправлю это упущение, сказал он и пошёл следом за штабной свитой. Но вдогонку ему осмелевшие дембели – сержанты и солдаты вразнобой закричали:

– Тогда и нам присваивайте, чем мы хуже его? – со смехом неслось со всех сторон.

Начальник штаба Максименко оглянулся и, неопределённо пожав плечами, безнадёжно махнул рукой в их сторону.

Я, от охватившего меня возмущения, орал на дерзких сержантов, обзывая их нехорошими словами, а они в ответ только хохотали во всю глотку. Статус дембеля уже позволял им такие вольности.

От города Тольятти, где тогда стояла наша воинская часть, до города Куйбышева около ста километров, и проехали мы этот путь в тёплых автобусах незаметно, с песнями и весёлыми разговорами. Проезжая центр города, Паша с притворной заботой спросил:

– Ждёшь?

– Жду, если честно.

– Жди, – с притворной грустью ответил он и от души рассмеялся.

Когда поезд тронулся, он ещё раз спросил меня об этом, понятно, что в шутку.

– Теперь нет, – уверенно ответил я ему, и он со всей серьёзностью пожал мне руку и сказал:

– Благодарю за примерную выдержку, – и добавил: – Мы и не подозревали, с каким стойким воином рядом несём службу, – и все, кто находился в купе, весело рассмеялись, а я вместе с ними. Так мой армейский должок – отсидеть пятнадцать суток на гарнизонной гауптвахте – оказался неисполненным по независящим от меня обстоятельствам.

В Челябинске мы с Пашей последними дружески распрощались с нашими приятелями по службе – Рудольфом Кепфом, Эриком Зупанчичем, Юрием Кацем, Костей Шевченко, Виктором Чилимовым и многими другими приятелями, имена и фамилии которых неумолимое время из моей памяти стёрло.

После прощания мы, долго не раздумывая, зашли к нашему товарищу, бывшему сослуживцу, Меркурию Батыреву, демобилизовавшемуся по льготе на четыре месяца раньше нас в связи с поступлением в политехнический институт. Да и жил он неподалеку от вокзала. При встрече распили бутылочку водки, любезно выставленную нашим приятелем, сфотографировались, немного поговорили и, тепло попрощавшись, пошли на вокзал, чтобы Паше ехать в Свердловск, а мне в Курган.

Я с волнением уезжал из города моей юности Челябинска, в город моего детства Курган, где жила мама, две сестрёнки с младшим братишкой, а это для меня тогда был по сути весь мир между небом и землёй, это были самые дорогие для меня люди. Причина возвращения в родной для меня город была очень даже весомая. Хорошо помню, что был поздний зимний вечер. Медленно крупными хлопьями падал пушистый снежок и в отсветах вокзальных фонарей казался сказочным. На душе было грустно. Паша был последним моим сослуживцем, с которым я распрощался тогда на заснеженном перроне Челябинского вокзала, и наша судьба сложилась так, что мы с ним больше никогда не встретились. Помню, как он решительной походкой пошёл тогда к своему поезду: высокий, стройный, с тощим солдатским сидорком на плече, и бесследно растворился в белёсой мути позднего вечера. Да жив ли он ныне, как и другие мои приятели? Сохрани их Господи!

Если мне сейчас 75 лет, то ему 78 годков. Но условия жизни, в которых прошло наше с ним военное детство и послевоенная юность, не обещали нам долгожительства. Хотя в жизни всякое случается.

Непременно должен напомнить читателю, что мне посчастливилось служить в той армии, которая девять лет назад разгромила армию вермахта, в то время сильнейшую в мире. У нас не было неуставных отношений, проще говоря, тюремного мордобоя, как сейчас. Да можно ли называть защитницей своего отечества такую армию, где в мирное время солдаты систематически с озверением истязают и убивают друг друга? Да это же уголовный сброд, подлежащий полному и безжалостному искоренению из нашей жизни, тем более из армии! Недопустимо и позорно им носить военную форму, зваться защитниками своей Родины. Это несмываемый позор для любой армии.

Однако должен признаться, что незадолго до дембеля физрук нашей дивизии, капитан Какабадзе, предлагал мне остаться на сверхсрочную службу физруком полка, но я легкомысленно отказался от его предложения, явно переоценив свои возможности насчёт удачной жизни на гражданке, и впоследствии жалел о своём решении. Да и было о чём мне тогда жалеть. Ведь счастье в моей тогдашней жизни было очень редким гостем, и я запоздало укорял себя за упущенные возможности.