Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

Майор, тяжело вздохнув, положил уголовный кодекс в ящик стола и равнодушным голосом сказал мне:

– У меня к вам вопросов больше нет, сейчас идите к начальнику штаба полка, подполковнику Максименко, он вас ждёт.

Я встал, козырнул и вышел, стараясь до конца понять всю жестокую правду, которую только что услышал в этом кабинете от майора, а ведь раньше даже не замечал его и не знал, чем он в полку занимается. Теперь узнал на свою беду. А в моей ошеломлённой голове застряли непривычные уху фразы, как в остановившемся кинокадре: «Вместо ожидаемого скорого дембеля – получаю пятнадцать лет! Пятнадцать лет!!! Это конец жизни!» Это смертный приговор! Согласиться с этим было невозможно. Это меня потрясло.

С таким мрачным настроением я и прибыл к начальнику штаба полка, предполагая, что здесь-то, меня и арестуют по его приказу и отвезут в Куйбышев в следственный изолятор, как зэка, а не солдата. Я был в отчаянии. Никто и ничто в этом прекрасном мире мне уже помочь не могло, и от сознания полного бессилия яркий сентябрьский день показался мне необычно мрачным и враждебным.

Я зашёл в просторный кабинет, где за массивным столом сидел лысоватый подполковник в очках со строгим узковатым лицом. Доложил о своём прибытии, на которое он ответил кивком головы, чуть привстав со стула. Сколько же раз за три года службы я бывал здесь совершенно по другим обстоятельствам, и сосчитать трудно. Именно здесь этот строгий на вид человек подписывал мне восемнадцать почётных грамот за успехи по службе и спортивных состязаниях за три года моей службы. Да от командира дивизии приказы о моём поощрении тоже он объявлял и почётные грамоты, подписанные командиром дивизии, опять же прошли через его руки. Дважды он подписывал приказы о предоставлении мне краткосрочного отпуска на десять дней и несчётное количество приказов об объявлении мне благодарностей, и редко в каком приказе не была упомянута моя фамилия.

Он доверял мне и всегда назначал старшиной всех спортивных сборов на любые соревнования. Втайне я уважал этого строгого и справедливого человека. Но подозреваю, при этом не утверждаю, что и он питал ко мне человеческие симпатии и уважение как к добросовестному воину и известному спортсмену.

Он всегда бывал на тех соревнованиях, в которых я принимал участие и добивался успеха. Он любил спорт и спортивных солдат, всегда готовых защищать на соревнованиях честь полка и дивизии.

Сейчас при его виде что-то жалостливое заныло в моей душе, а от охватившего меня волнения стало трудно дышать и в глазах предательски защипало.

Он снял очки, вышел из-за стола и, стоя передо мною, начал строгим ровным голосом, без нажима, говорить о моём сегодняшнем проступке, не упуская никаких мелочей. И чем дольше он говорил, тем светлее и радостнее становилось у меня на душе. Только что в моей душе, казалось, надолго поселилась тёмная непроглядная ночь, и вдруг там засветлело, потом засияло, и нежданная радость готова была выплеснуться наружу и осчастливить всех, кто находился рядом.

– Сержант Богданов! Ваше счастье, что на утерянном вами документе не был поставлен гриф «секретно» или «сов. секретно», а только штамп для служебного пользования. Но и этого хватило бы, чтобы вас привлечь к уголовной ответственности. Ваше счастье, что этот документ подобрала старушка, шедшая вслед за вами, в дверях магазина и тут же передала майору Корниенко, шедшему следом за нею. Майор оперативной части в ваших действиях не нашёл признаков умышленного состава уголовного преступления, а только дисциплинарного, поэтому объявляю вам пятнадцать суток строгого ареста с отбыванием срока на гарнизонной гауптвахте в Куйбышеве. Указанный срок отсидите после окончания учений. Поняли?

– Так точно!

– Вы свободны, поезжайте в свою часть.

– Слушаюсь! – чётко ответил я, козырнул и пулей вылетел на улицу, где от охватившей меня радости готов был орать во всю глотку, но сдержался при виде офицеров и солдат, строем идущих в штаб.

Я бегом добежал до автобусной остановки, благополучно доехал до расположения нашей батареи и доложил о своём прибытии дежурному офицеру, который с пониманием отнёсся к моей неприятности, так благополучно закончившейся, и отправил меня в палатку – до вечерней проверки отдохнуть. Я не стал возражать. Не раздеваясь, бросился на кровать, повторяя несколько раз вслух: «Надо же, вместо пятнадцати лет получить пятнадцать суток». Повторял и смеялся, снова и снова повторял, пока не уснул.