Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

И всё-таки надо честно признаться: как бы нам ни было тяжело служить в армии, особенно в первый год, но на гражданке мы пережили многие трудности и закалились, познали, в большинстве своём, нужду и горе военного и послевоенного лихолетья, поэтому без страха и всякого сомнения уходили в армию честно отдать свой воинский долг Родине, отвечали по присяге за её судьбу, как наши отцы.

Поверьте, мы наравне со взрослыми пережили в детские годы войну, затем сиротство и непомерную тяжесть послевоенного времени, такое же надсадное для детей, как во время войны. Дорогие читатели! Прошу вас! Не сочтите мои слова фальшиво-пафосными, не примите за бахвальство, непривычное и чуждое нам, детям войны. Такими мы тогда были.

Припозднившимся зимним вечером в сумраке промерзшего подъезда пятиэтажной коробки пьяный бандюга пытался изнасиловать под лестницей женщину, случайно подвернувшуюся ему под горячую руку. Да помешала этому грязному делу баба Уля, вошедшая в это время с улицы. Пока протирала заслезившиеся от мороза глаза, наугад нащупывала ногой в клубах морозного воздуха ступеньки лестницы, услышала всполошный крик, оборвано смолкший на полуслове. Баба Уля испуганно насторожилась и с тревожным любопытством спросила, пригнув голову в подлестничную темень: «Ай кричит кто?» Не получив ответа и снова услышав явную возню и надсадное кряханье, сунулась было понадежней вызнать причину этого шума, но от неожиданности сильного толчка в грудь отлетела к дверям и расслабленно осела на пол, при этом только успела выкрикнуть: «Ой-оченьки», – как показалось ей, даже сикнула с перепугу, потому что там внизу как-то разом затеплело. Тут же услышала, как расхлябанно хлопнули промороженные двери вслед за выбежавшим человеком, и в это время под лестницей раздался истошный вопль пришедшей в себя женщины: «Насилуют! Грабят! Держите гада, шапку стащил…» Только сейчас баба Уля пришла в память, скоротенько вскинулась на ноги и приговаривая:

«Сейчас, родимая, сейчас я его, поганца», – сгоряча торкнулась в тугие двери на пружине и, выпроставшись из них, выбежала на улицу.

От обжигающего морозного сквознячка у бабы Ули опять зашибло слезой глаза. Пока она протирала их варежкой, успела углядеть, как в доме напротив размашисто хлопнула входная дверь подъезда и за ней торопливо скрылась человеческая фигура, да за углом этого же дома в вечерних сумерках мимолетно сгинул одинокий человек. Баба Уля впопыхах засеменила напрямик к подъезду девятиэтажной коробки, разноцветно сверкающей в выси огнями окон, будто крейсер на параде. И сколько ни металась она в эти ознобно-тревожные минуты между углом и подъездом дома, сколько ни останавливала редких прохожих, обсказывая только что случившееся, никто толком не удосужился выслушать ее до конца и хоть чем-то помочь. Коротко, на ходу, бросали в ответ:

– Звони, бабка, в милицию, там разберутся…

– Да как же так! Люди вы, али кто! Ведь человек пострадал, убег насильник-то, вот тутова хоронится, в подъезде, али за углом…

И сколько ни суетилась, ни возмущалась баба Уля человеческому равнодушию, сколько ни взмахивала от изумления руками, приговаривая: «Ойоченьки, это че же такое деется на белом свете, гли-ка ты», – никто из прохожих, к кому она обращалась, так и не отважился оказать ей подмогу. Да мир не без добрых людей. Вскоре попался ей школьник-восьмиклассник, возвращавшийся со второй смены. Разинув от удивления рот с прилипшей жвачкой на отвисшей губе, вытаращенно выслушав бабу Улю, нехотя помялся, настороженно повертел по сторонам головой и согласился позвонить. Телефонная будка находилась тут же, между двумя подъездами девятиэтажки, в ней были начисто выбиты стекла, аппарат заиндевел, но, к счастью, оказался исправен по чьему-то разбойничьему недомыслию.

И вот уже долгонько после этого топталась баба Уля в стылых валенках у мрачного подъезда и терпеливо поджидала оперативную машину, как и наказывал ей сознательный школьник, когда дозвонился. Машина как-то совсем неожиданно выскочила из-за угла, ослепив ее ярким светом фар, лихо подкатила, резко остановилась. Со скрипом открылась дверная форточка, и вначале показался в ней крупный нос, а потом и усище, остальное из-за крупности не вмещалось. Спросили зычным хозяйским голосом:

– Кто вызывал?

– Я, милые, я, родненькие, – живо откликнулась баба Уля и угодливо подсеменила к машине, покачиваясь, будто приплясывала.