Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

– Где документ, я тебя спрашиваю?

– Наверное, потерял по дороге, – растерянно ответил ему под хохот всей батареи, которая подобных фокусов, уверен, никогда в своей жизни не видела и уже вряд ли увидит.

Комбату тоже подобный фокус даже не снился, но виду, что растерян, он не подал, вместо этого рассерженным, но твёрдым голосом скомандовал личному составу батареи:

– Смииррнаа! – И тут же мне: – Приказываю вернуться в часть, документ найти и с ним вернуться на батарею!

– Слушаюсь, – осипшим голосом выдохнул я и бегом рванул с места к автобусной остановке, размышляя на ходу, где на обратном пути я мог выронить этот злополучный документ.

О тяжких последствиях в связи с утерей секретного документа я пока не думал. Некогда было, но последствия неумолимо и зловеще ко мне приближались. Глаз радовала прекрасная половина золотистого сентября. До дембеля оставалось дветри недели, но всё это разом померкло в моём сознании. Я осознавал, какая жестокая кара обрушится на мою беззаботную головушку из-за утери документа. Всё-таки странно устроена жизнь человека в разные её периоды, пусть в дальнейшем и вполне благополучная. Ведь для меня вначале это утро не предвещало ничего плохого. Да его просто и быть не могло, этого плохого, в жизни сержанта срочной службы, удачно отслужившего три года с хвостиком и ожидающего со дня на день приказа о дембеле.

Ранее утро, тихое, чуть туманное. Алые лучи восходящего солнца золотят косыми лучами верхушки Жигулёвских гор. Тишина божественная. Только разноцветье цветов и листьев, опадающих с деревьев, навевает грусть, будто природа навсегда прощается с нами без всякой надежды когданибудь снова увидеть нас, повзрослевших, и прощальную красоту дарит на память. Да, это действительно было прощальное преддембельское утро, которое я запомнил на всю жизнь.

Такой погожий и последний мой спокойный день очень даже согласился бы увидеть ещё раз, но следом, в конце того злополучного дня налетели такие события, которые хотелось бы навсегда отсечь из памяти, забыть, однако они не отсекаются и не забываются.

На автобусной остановке дождался того автобуса, на котором приехал обратно. Подробно рассказал о своей беде кондуктору, моложавой девице, но ничего подобного она не приметила, и никто к ней с такой находкой не обращался. Поблагодарил её за сочувствие моей беде, а она вдогонку добавила:

– А тебя-то, голубок, я сразу приметила и запомнила…

Я в ответ лишь кисло улыбнулся и уныло поплёлся знакомой тропинкой в свою часть, внимательно осматривая тропинку и каждую бумажку, поднятую с земли. Но тщетно.

На проходной дежурный офицер передал мне, чтобы я немедленно явился к майору оперативной части, и я тут же отправился в его кабинет, где за три года службы, к счастью, ни разу не бывал и даже не знал, где он находится.

Шёл я к майору-оперативнику в таком тяжелейшем душевном состоянии, что ноги меня еле принесли на второй этаж, где находился его кабинет; туда я вошёл, как в ледяную воду нырнул, готовясь услышать от него самый беспощадный приговор за содеянное преступление. Сухощавый майор средних лет довольно сухо ответил на моё приветствие, выслушал доклад о моём прибытии, взял у меня моё сержантское удостоверение, бегло его рассмотрел и положил перед собой на стол. На удивление, я был в этот момент совершенно спокоен и с самым безответственным любопытством и нетерпением ждал, что последует за этим и чем всё это для меня кончится. Я просто ещё в полной мере не осознавал совершённого мною преступления перед Отечеством и того, что должно за этим последовать. Хотя смутно я и догадывался, чем всё это для меня может кончиться, но не хотелось в это верить. Майор заслушал устное объяснение, которое я тут же по его требованию изложил в письменном виде. Немного помолчал, немигающе посмотрел мне в глаза, не спеша достал из стола книжечку уголовного кодекса и вслух зачитал статью, из которой за подобный проступок мне следовало отбывать тюремное наказание ровно пятнадцать лет, без всяких изъятий.

Я обмер от услышанного и, понимая, что в этом кабинете никогда в подобных случаях не шутят, дрогнул душой, затрепетал, как смертельно раненная птаха. Я глухим дрожащим голосом ответил, что мне всё ясно, вину свою полностью признаю, и замолчал, не зная, о чём ещё могу говорить после всего этого.

Совершенно неожиданно, как спасение, мельком вспомнил о маме, о двух сестрёнках и младшем братишке, подумал, как же они без меня будут жить, в глазах закипели горячие слёзы, но до боли стиснув зубы, я сдержался.