Гийом Мюссо - Девушка и ночь

Я медленно катил по дорожке, тянувшейся вверх меж оливковых деревьев и низеньких стенок сухой кладки. На каждой возвышенности начиналась дорожка поуже, которая вела к тому или иному застроенному участку: к стареньким деревенским домам, пережившим реконструкцию, к более современным жилищам и виллам в провансальском стиле, возведенным в 70-е. За зигзагообразным поворотом узловатые, покрытые трепещущей листвой оливковые деревья закончились, уступив место некоему подобию пальмовой рощи. Просто невероятно: казалось, что прямо из Прованса ты вдруг перенесся в какой-нибудь уголок Марракеша. Ив Даланегра дал мне код замка калитки. Я остановил машину перед конструкцией из кованой стали и дальше двинулся пешком по обсаженной пальмами дорожке, что вела к самому дому.

Вдруг на меня откуда-то выкатился здоровенный лающий рыжий ком. Огромная анатолийская овчарка. Я до смерти боюсь собак. Когда мне было лет шесть, на дне рождения моего приятеля на меня ни с того ни с сего набросился их Красный Чулок [125]. Без всякой видимой причины он впился мне зубами прямо в лицо. Я тогда чуть не лишился глаза и крепко запомнил тот случай, после которого у меня навсегда остался не только шрам на переносице, но и неописуемый животный страх перед собаками.

– Тихо, Улисс! – следом за псом возник сторож, коротышка с мускулистыми ручищами, непропорционально огромными в сравнении с телом. На нем была матроска и кепка-капитанка, как у Попая [126].

– Спокойно, пес! – бросил он, повысив голос.

Короткошерстный, крупноголовый, под метр в холке, кангал [127]пялился на меня недобрым взглядом, как бы предупреждая: ни шагу дальше. Он, верно, чуял мой страх.

– Я к месье Даланегра! – пояснил я сторожу. – Это он дал мне код замка от калитки.

Покуда крепыш-сторож раздумывал, верить ли мне, здоровяк Улисс успел схватить меня за нижний край штанины. Я не удержался и закричал – сторожу пришлось вмешаться: прямо так, голыми руками, он принялся трепать пса, заставляя его ослабить хватку.

– Брось, Улисс!

Несколько раздосадованный, Попай рассыпался в извинениях:

– Ума не приложу, что это на него вдруг нашло. Обычно он у нас такой ласковый, ну прямо как плюшевый мишка. Видать, от вас чем-то пахнет.

Пахнет страхом, подумал я и пошел дальше своей дорогой.

Фотограф построил себе весьма оригинальное жилище: эдакий калифорнийский коттедж в форме буквы L из светопроницаемых бетонных блоков. Со стороны наполненного до краев бассейна открывался чарующий вид на деревню и холм Био. Из приоткрытых остекленных проемов изливался оперный дуэт – знаменитейшая ария из второго акта «Кавалера розы» Рихарда Штрауса. Как ни странно, звонка рядом с входной дверью не оказалось. Я постучал, но ответа не последовало: слишком громко играла музыка. По южной моде я обошел дом через сад, чтобы подойти ближе к музыкальному источнику.

Даланегра заметил меня и махнул рукой, приглашая пройти в дом через стеклянные двери.

Он заканчивал работу. Жилище представляло собой огромный дом, превращенный в фотостудию. Перед съемочным объективом одевалась натурщица. Дородная красавица, которую художник увековечил в виде фотообраза – о чем я догадался по сценическо-постановочным атрибутам – в позе Махи обнаженной, шедевра Гойи. Я где-то вычитал, что последнее время фотохудожник увлекался тем, что воспроизводил творения мастеров живописи, привлекая к этому пышнотелых натурщиц.

От декорации веяло дурным вкусом, но никак не пошлостью: широкий диван зеленого бархата, мягкие подушки, кружевные одеяния, воздушные покрывала – все это напоминало в некотором роде ванну с пеной.

Даланегра стал обращаться ко мне без церемоний сразу, как только я вошел:

– How are you, Thomas? [128]Come on [129], входи, мы уже закончили!

Внешне он походил на Христа. Вернее, если оставаться в рамках живописных сравнений, на автопортрет Альбрехта Дюрера: волнистые волосы до плеч, симметричное исхудалое лицо, короткая, ровно подстриженная бородка, немигающие глаза, а под ними круги. Вот только облачение на нем было несообразное: расшитые узором джинсы, трапперская жилетка с бахромой и короткие, по щиколотку, остроносые сапоги со скошенными каблуками.

– Я ничего не понял из того, что ты наговорил мне по телефону. Я только вчера прилетел из Лос-Анджелеса и чувствую себя как выжитый лимон.

Он пригласил меня присесть за стол из необработанной древесины, покуда сам прощался с натурщицей. Разглядывая висевшие кругом фотографии, я вдруг понял, что мужчин в творчестве Даланегра не существует и в помине. Отвергнутые, стертые из памяти раз и навсегда, они освободили место женщинам, предоставив им право расцветать в мире, напрочь лишенном мужских особей.