Гийом Мюссо - Девушка и ночь

– Фотографию редактировали у вас?

– Нет, во всяком случае, точно не скажу. По-моему, она была опубликована в том же виде, в каком ее отдал нам тот тип.

– А где сейчас живет Ив Даланегра, знаете?

– Угу, кое-какие данные я вам откопал. И готов переслать их на вашу почту – ждите сюрприза.

Я с благодарностью сообщил Анжевену свой электронный адрес, а он взял с меня слово, что я буду держать его в курсе дела.

– Значит, Винку Рокуэлл все еще никак не забудут, – сказал он мне на прощание.

Еще бы, папочка !

Пока я говорил по телефону, кофе, который приготовил мне Максим, успел остыть. Я встал, собираясь сварить нам еще по чашке. Проверив, чем занимаются его малышки, он подошел к кофемашине, возле которой я уже колдовал.

– Ты так мне и не сказал, зачем тебя вызывал комиссар Дебрюин.

– Ему хотелось выяснить кое-какие детали, связанные со смертью моего отца.

– Хватит морочить мне голову. Что ты мог такое ему рассказать?

– В среду вечером поднялся сильный ветер, и на море разыгрался шторм. Волны выбросили на берег кучи водорослей и всякого хлама. А позавчера утром прибыли ребята из городской службы уборки и взялись приводить в порядок побережье. – Глядя вдаль, вернее, на своих детишек, он отпил кофе и продолжал: – На пляже Сали один муниципальный рабочий наткнулся на джутовый мешочек, его прибило штормом к берегу. Угадай, что в нем было?..

Я покачал головой, не зная, что сказать.

– В том мешочке лежали часы моего отца. Вся коллекция.

Я сразу смекнул, что к чему. Македонцы не имели никакого отношения к смерти Франсиса. Налет на его дом совершили не они. Убийца Франсиса ловко воспользовался волной грабежей, чтобы замаскировать убийство под очередной такой налет. И коллекцию часов он забрал для того, чтобы инсценировать кражу. А потом избавился от нее – должно быть, заметал следы, а может, боялся внезапного обыска.

Мы с Максимом обменялись взглядом, а потом оба посмотрели на его девочек. Меня будто окатило холодной водой. Теперь опасность можно было ждать откуда угодно. За нами неотступно следовал на редкость дерзкий противник – он и не думал нас шантажировать, как мне казалось раньше, или просто попугать.

Это был убийца.

Охотник, который вышел на тропу войны с одним желанием – мстить безо всякой пощады.

Я откинул верх машины и поехал за город. Кругом простирались пустоши и синее небо. Воздух был теплый, природа казалась безмятежной – в отличие от того, что творилось у меня на душе.

Если точно, меня переполняла тревога, а кроме того, я переживал сильнейшее возбуждение. Хотя я пока еще не смел себе признаться, меня снова окрылила надежда. В тот вечер я вдруг поверил – и жил этой верой уже несколько часов, – что Винка на самом деле жива и скоро отыщется. Жизнь моя сразу обретет прежние смысл и легкость, а нескончаемое чувство вины разом исчезнет, как не бывало.

Уже несколько часов я верил, что выиграю спор: я не только узнаю правду о деле Винки Рокуэлл, но и выйду из этого переплета довольный и счастливый. Да, я верил, что и впрямь смогу вызволить Винку из ее таинственной темницы, а она в свою очередь избавит меня от отчаяния, переполнявшего мою душу все эти годы, которые я считал безвозвратно пропавшими.

Поначалу я разыскивал Винку безустанно, а потом, спустя годы, стал ждать, когда она сама меня отыщет. Я жил надеждой, потому что у меня в рукаве была козырная карта, о чем было известно только мне одному. А еще я хранил воспоминание. Не какое-нибудь формальное доказательство, а глубокую убежденность. Веру в то, что суд присяжных может погубить чью-то жизнь, а может придать ей новый толчок.

Это было несколько лет назад. В 2010 году, между Рождеством и первым днем нового года, Нью-Йорк сковал невиданный прежде буран. Закрылись аэропорты, отменились все рейсы – Манхэттен целых три дня прозябал под снежно-ледяной шапкой. 28 декабря светопреставление закончилось – над городом весь день ослепительно сияло солнце. Около полудня я вышел из дома и пошел прогуляться в сторону Вашингтон-сквер. Прямо за входом в парк, на аллее, где обретались шахматисты, я не удержался и решил сыграть партию с Сергеем, стариком русским, с которым мне уже не раз доводилось схватываться. В партиях по двадцать долларов старик всегда обыгрывал меня подчистую. И вот, настроенный взять реванш, я подсел к нему за каменный столик.

Отлично помню, как все было. Я собирался сделать любопытный ход: взять слона противника своим конем. Я оторвал фигурку от доски, одновременно подняв глаза. И тут сердце у меня будто пронзило острой иглой. В конце аллеи, метрах в пятнадцати, я заметил Винку.