Анна Берсенева - Коктейльные вечеринки

– Дело не в ее начитанности. Мы не говорили о книгах.

– А в чем тогда?

– Мне показалось, я посмотрел в зеркало. И увидел то, чего не видел раньше. Я не могу это объяснить. – Удивление снова мелькнуло в его глазах. – Это новый для меня опыт.

Вот это Вера как раз могла объяснить легко. Маша Морозова была ясна как родниковая вода. Для нее, во всяком случае.

– Она честная девочка, – улыбнулась Вера. – Так что зеркало очень чистое. Дело только в этом, ничего особенного.

Она тут же подумала, что такой кристальный, как у Маши, состав личности это как раз нечто очень особенное. Но вряд ли Кириллу сейчас нужны посторонние рассуждения, так что сообщать ему свои мысли о Маше она не стала.

– Ма, – сказал он, – пожалуйста, ответь определенно, когда ты переедешь ко мне. Ситуация здесь действительно настораживающая. Я в этом убедился. Думаю, тебе надо поторопиться.

– Хорошего, конечно, мало, – нехотя согласилась Вера. – Но так чтобы уж прямо торопиться… Не думаю, что перестанут выпускать за границу.

Только теперь она поняла, как расстроилась из-за того, что сорвался его проект и не будет того года, который он собирался провести в Москве, или сколько это должно было длиться. Да хоть сколько – каждый день с ним был для нее драгоценен, каждый вечер, когда она выходила на веранду и видела его силуэт в увитой актинидией беседке, его лицо, подсвеченное просто экраном макбука, но для нее другим, из всего его существа исходящим светом.

Ей казалось, что всегда так было, есть и будет. Для этого ощущения не было никаких оснований, оно было иллюзорным, Вера понимала, и то, что иллюзорность так отчетлива, даже пугало ее, заставляя сомневаться в собственной вменяемости, но поделать она с собой ничего не могла.

Сын связан с нею тысячами нитей, эта связь не становится слабее, и не становится слабее боль от того, что его жизнь проходит отдельно, что он возникает из своей непредставимой жизни только на экране ее айпада.

Вера снова почувствовала боль в сердце, может быть, даже вздрогнула от нее, поэтому поскорее, пока Кирилл не заметил, сказала:

– Все-таки мир стал другим, этого уже не отменить. Папа Ирки Набиевой сдирал масляную краску с батареи в ванной, обматывал трубу проволокой и прикреплял к ней антенну. Просто чтобы поймать «Свободу». А когда танки вошли в Прагу и в приемнике уже ничего поймать было нельзя даже с проволокой, ему физтеховские друзья добыли радио из военного самолета. Огромный такой куб с переключателями, в наушниках надо было слушать.

– Да, технически все теперь проще, – сказал Кирилл.

– Я видела времена похуже, Кирка.

– Возможно. Но мне показалось, я посмотрел тем временам в глаза. Когда ты примешь решение?

– Я понимаю, что тебе это нужно. – Она знала, что ее улыбка выглядит жалкой. – Особенно теперь.

Жалкой, а главное, бессмысленной была и попытка переключить его внимание с себя на него самого. Структура, которую создавал его ясный разум, была прочна, главное в ней не сбивалось, что бы с ним ни происходило.

– Дело не во мне. – Кирилл поморщился. – Я рассчитан на более сильные удары, чем одиночество.

«Все-таки это для него удар, и сильный. А я припутываю к этому себя! Мой эгоизм отвратителен».

– Я сделаю, что ты считаешь правильным, – сказала Вера.

Ощущение неотвратимости охватило ее. Оно было таким отчетливым и таким знакомым, что ни с чем она не могла его перепутать. К добру эта неотвратимость или к худу, неизвестно, но и нет смысла об этом размышлять, когда тебя подхватывает такая сила, с которой не сравнится ничто.

– Вера Кирилловна, обстоятельства настолько исключительны, что… Да вы и сами понимаете.

Взгляд у завуча был растерянный, сильные стекла очков укрупняли эту растерянность, и потому казалось, что она сейчас заплачет.

– Понимаю, Ольга Анатольевна, – сказала Вера.

Еще бы не понимать. Поездки, в которых она бывала с детьми, не простирались дальше Белоруссии. На концерт в Польшу поехал с ее учениками другой преподаватель, а когда мама однажды попыталась получить у себя в институте путевку на Солнечный Берег, то под большим секретом получила лишь объяснение, что с такой пометкой в личном деле, как у ее дочери, о поездках за границу, даже в Болгарию, может забыть вся семья.

За десять лет Вера успела к этому привыкнуть настолько, что перестала чувствовать даже унижение, которое вначале приносило ей сознание того, что с ней обходятся как с крепостной девкой, не отпуская дальше крайнего на селе овина.