Дёрдь Шпиро - Дьяволина Горького

Госиздат все еще не выплачивал гонораров, поэтому по поручению Алексея Мура изъяла из сейфа в берлинском банке нефритовые скульптурки и китайские резные изделия из слоновой кости и провела их оценку. В эти скульптурки Алексей по совету Ракицкого и Валентины Ходасевич вложил деньги в 1921 году и с разрешения Ленина вывез их за границу. Он всегда вкладывал деньги в подобные вещи, чтобы не остаться когда-нибудь без куска хлеба. В 1906 году в Америке ему предлагали заняться операциями на бирже, но Алексей испугался, потому что в этих делах надо разбираться. А еще он боялся, что в конце концов сам станет капиталистом и утратит моральное право бороться с буржуями.

Мура сообщила, что вместо 700, на которые она надеялась, эксперты оценили коллекцию статуэток в 350 за штуку. Алексей чертыхался, потому что она не сказала – в какой валюте, но потом выяснилось, что имелись в виду доллары. В это время на то, чтобы содержать всю эту ораву нахлебников, требовалось 15 тысяч долларов в год. Текущие расходы равнялись сумме, на которую можно было бы снимать целую небольшую гостиницу. Ганецкий обещал 10 тысяч долларов от Госиздата, но ничего не прислали. Я сказала, что надо гнать из Сорренто всех дармоедов во главе с врачами и вообще прикрывать эту лавочку, но он и слушать меня не хотел. В это время в Сорренто как раз околачивались доктора Левин и Халатов, жил Крючков с молодой женой, гостил Леопольд Авербах, старший брат Иды, жены Ягоды; оба, Ида и Леопольд, были племянниками Якова Свердлова, то есть приходились родственниками и Зиновию Пешкову. В общем, были тут жук и жаба, несколько недель приходилось готовить на два с лишним десятка человек, надоели они до чертиков. Я уж не стала ему говорить, что надо бы и Муру турнуть отсюда, да и Катерину Павловну тоже. Мария Федоровна, та хотя бы не висла на Алексее, вернулась в Москву, где ей поручили руководить Домом ученых – заниматься делом административным, неблагодарным, муторным, особенно для большой актрисы.

Когда Мура вернулась в Сорренто, в дом пригласили фотографа, чтобы сфотографировать нефритовые статуэтки и разослать по миру объявления – мало ли, вдруг где дороже дадут. Двадцать статуэток разместили в кабинете на письменном столе, покрытом темной скатертью. Расставлял фигурки Максим, недовольный, что фотографирование доверили не ему.

Дневной свет вливался в кабинет через три окна и балконную дверь. Фотограф возился долго, пытаясь уловить благоприятный момент, как будто то были не скульптурки, а прыгающие туда-сюда непослушные дети. Он без конца переставлял с места на место полотняные отражатели, похожие на зонтики, хотя света было вполне достаточно. Все мы стояли тут же, с восхищением глядя на его фотоаппараты и экспонометр. Мура сказала, что точно такими же пользуются операторы в Лондоне. Наконец фотограф принялся за работу и сделал два десятка снимков с разных точек и в разных ракурсах. Когда он собрал свое оборудование, Максим принялся упаковывать нефритовые фигурки обратно в ящик и обнаружил, что их не двадцать, а девятнадцать. Одна фигурка пропала.

Ситуация вышла конфузная. В краже обвинили фотографа, который не понимал, при чем здесь он, когда он к скульптуркам даже не прикасался. В самом деле, никто не видел, чтобы он до чего-то дотрагивался, кроме фотоаппаратов, экранов и экспонометра. Тогда обвинили Муру, потому что, не считая меня, она единственная не была родней по крови. Меня почему-то не обвиняли, может, думали: да куда ей, такой недотепе. Разразилась дикая ссора. Алексей трусливо сбежал из комнаты. Тимоша попыталась защитить Муру, на что Максим, совсем потеряв рассудок, стал дубасить кулаком в стену. Меня чуть не стошнило от отвращения. Мура тоже орала, ее голос был громче. Фотограф сбежал. Внизу, прямо под нами, от страха визжали дети. Никого из гостей, а их было человек пятнадцать, видно не было, их будто ветром сдуло. Они, конечно, не знали, что происходит в комнате Алексея, но безумных воплей было вполне достаточно. Когда все устали от крика и, как рыбы, хватали ртом воздух, я, первой нарушив молчание, сказала, что, возможно, фигурки предварительно никто не пересчитал.

Максим не смог убедить нас, что перед фотографированием он их считал, и все сделали вид, будто успокоились, даже Мура, дипломатический гений.

Алексей к делу не возвращался, точно так же, как и другие. Все притворялись, будто ничего не произошло. У Алексея это было в привычке: игнорировать, не помнить деталей, как-то скрашивать вещи, смотреть на них с оптимизмом.