Дёрдь Молдова: Рассказы

Я, последний из посвященных в тайну Заколдованной Конторы, чувствую, что пришло время поведать миру о событиях, определивших ее ужасную судьбу.

Наша Контора ничем не отличалась от других подобных учреждений, разве что наш директор Йожеф Брандт питал к оказываемым ему почестям слабость несколько большую, чем другие директора. В вестибюле была установлена его скульптура в натуральную величину, которую жюри признало лучшей из семисот конкурсных работ доморощенного ваятеля, представленных по случаю шестидесятилетия директора. Угрожающе уставив палец на входящего, скульптура другой рукой указывала на лозунг: «Что ты сделал сегодня для того, чтобы я был тобой доволен?» В туалете директор тоже повесил свой портрет со следующей надписью: «Не болтайся без дела! Помни, что твой директор сумел отказаться от курения!»

Свой кабинет Йожеф Брандт оборудовал в специально перестроенном для этого сейфе, а ведение дел гениально упростил: никогда никого ни по каким вопросам не принимал. Исключения допускались, только если кто-либо хотел доложить о пренебрежительном или критическом высказывании сотрудников нашего учреждения о Нем. В таких случаях заявитель набирал на замке сейфа слово «враг», после чего дверь распахивалась, заявитель входил и сообщал свои сведения. Если они подтверждались, то сотрудник-«клеветник» тут же вылетал из учреждения, а если не подтверждались, то все равно вылетал, потому что случайно ведь ему не станут приписывать высказывания, подрывающие авторитет директора.

Товарищ Брандт руководил нашим учреждением шесть лет, за это время штат Конторы менялся двенадцать раз. На исходе шестого года товарищ Брандт неожиданно умер, и это несмотря на то, что он разрешил двум руководителям подразделений ходить в церковь — в обмен на обещание регулярно молиться за его здоровье.

На следующий день сотрудники собрались в актовом зале на гражданскую панихиду. Перед ними висел портрет товарища Брандта в траурной рамке, под которым — в соответствии с последней волей директора — было написано: «Материя не исчезает, она только преобразуется. Я и отсюда наблюдаю за вами!» Вновь назначенный директор еще не прибыл, прощальную речь держал коллега Чеппенте.

Он произнес ее, стоя спиной к залу и глядя на портрет. Утверждают, что сидящие в первых рядах видели, как во время выступления портрет иногда одобрительно кивал, а если был недоволен, то сурово сдвигал брови. Речь началась в восемь часов утра и закончилась уже в половине седьмого вечера на другой день. Коллега Чеппенте положил на стол последний листок и попросил присутствующих почтить память товарища Брандта минутой молчания. Тут-то и определилась судьба Конторы, которую впоследствии вполне справедливо стали называть Заколдованной.

Присутствующие молча встали, скрывая волнение или, по крайней мере, делая вид, что скрывают волнение, и взялись за спинки стоящих перед ними стульев. Коллега Кёкень — у него частенько сводило ногу — шевельнулся еще в самом начале минуты молчания, но под строгим взглядом коллеги Чеппенте тут же застыл как вкопанный, он знал, что заместители не любят, когда подчиненные проявляют неуважение по отношению к умершему начальнику.

Сослуживцы стояли и ждали, пока кто-нибудь шорохом, кашлем или каким-либо другим образом даст знать, что минута прошла. Но никто не шевелился.

Хотя становилось все более очевидно, что минута давно окончилась, никто не чувствовал себя вправе объявить это. Даже наиболее компетентный по сравнению с другими коллега Чеппенте не смел взглянуть на часы: как это будет выглядеть, если именно заместитель нарушит торжественную тишину. Другие смотрели на портрет в траурной рамке и думали о своих должностях, они не сомневались в том, что товарищ Брандт не зря напомнил им закон сохранения материи. Даже из могилы сумеет он покарать тех, кто покусится хотя бы на одну секунду из тех последних шестидесяти, которые посвящены его памяти. Одновременно каждый с трудом подавлял улыбку при мысли о том, что какой-нибудь несчастный простофиля, который первым нарушит тишину, тут же вылетит из учреждения, перед многими замаячила возможность внеочередного повышения.

В довершение трагедии настенные часы — вероятно, в знак соболезнования — остановились, присутствующие были лишены последнего шанса установить, не оскорбив памяти покойного, что минута молчания истекла.