Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Чего ты хочешь? — спросил он наконец. — Вернуться сюда работать?

— Еще не знаю, — ответил Даллов, не переставая чертить на сукне.

Рёсслер покачал головой.

— Возвращаться не советую. Договор мы тогда расторгли, это было в твоих же интересах. Теперь тебе пришлось бы снова выступить соискателем на прежнее место, а это сложное дело. Я даже не знаю, примут ли у тебя заявление. К тому же сейчас нет вакансий. А главное, руководство, видимо, задастся вопросом, стоит ли допускать к работе со студентами…

Даллов с интересом вскинул брови, ожидая конца фразы. Поскольку Рёсслер, видимо, не знал, как ее завершить, Даллов помог ему:

— …уголовника.

— Этого я не сказал, — резко бросил Рёсслер.

— Тогда можно так: бывшего уголовника, — вежливо подсказал Даллов.

— Не дури. История вышла глупая, ты сам прекрасно знаешь, что именно так я сказал о ней на суде. Вел ты себя, конечно, не лучшим образом, однако сажать тебя в тюрьму из-за этого не стоило, палку явно перегнули. Но время было беспокойное, кругом мерещились враги, так что реакция на такие вещи бывала излишне нервозной. Сейчас на все взглянули бы иначе. Ну, объявили бы тебе выговор, и дело с концом. Мы поумнели с тех пор. А тогда, сам знаешь… — Даллов кивнул. — Если хочешь моего совета, Петер, самое лучшее — все забыть. Забудь эту дурацкую историю. Понимаю, трудно, но так будет легче начать все сначала. Забудь, что было, и думай о будущем.

Даллов, чертивший теперь круги и спирали, попытался вникнуть в смысл услышанного. Слово «будущее» испугало его. Звучало оно веско, однако за ним не виделось ничего определенного. Ему хотелось попросить Рёсслера, чтобы тот разъяснил ему значение этого слова, но он чувствовал, что тот не поймет вопроса и, пожалуй, даже обидится. Даллов и раньше смутно ощущал, что его неспособность связно размышлять, разброд мыслей, незнание, что делать дальше, как-то связаны именно с этим словом. Для него будущее было огромным, пустым, страшным листом бумаги. Если бы суметь начертить на нем хотя бы несколько линий, пусть неуверенных и неровных, это помогло бы что-то уяснить для себя, ухватиться за какую-то мысль, ясную, простую мысль.

Но почему, спрашивал он себя, почему я один мучаюсь этим, а остальные нет? Почему это слово будто парализовало мой мозг? Даллов продолжал чертить на сукне линии и круги. Вероятно, потому, ответил он себе, что будущее — всего лишь продолжение прошлого или настоящего. Рёсслеру, например, достаточно продолжать то, что он делает изо дня в день, — посиживать себе в своем кресле, и его будущее обеспечено, причем ясное и светлое. Но для Даллова именно простое продолжение прошлого и оказалось главной проблемой. Останься он в тюремной камере, у него тоже было бы четкое и определенное будущее, хотя и не такое комфортабельное, как у Рёсслера. Однако из тюрьмы его выпустили, прошлое завершилось, из него нельзя прочертить линию к тому огромному пустому листу бумаги, который должно заполнить его будущее…

У Даллова не оказалось прошлого — во всяком случае, такого, из которого можно сделать хоть несколько твердых первоначальных шагов, такого, которое имело бы продолжение и не мучило бы необходимостью делать выбор, ибо самым естественным образом оставляло бы для любого решения одну-единственную возможность.

— Без прошлого нет будущего, — громко сказал он. И тут же усмехнулся, вспомнив, что множество раз повторял эту фразу на лекциях и семинарах, повторял прежде, в том прошлом, которое лежало позади его нынешнего прошлого. Он всегда произносил ее с надлежащим пафосом, но подлинный смысл этих слов открылся ему только сейчас.

Подняв глаза, он заметил, что Рёсслер озабоченно глядит на него, озабоченно и недоверчиво. Чтобы успокоить его, он повторил свою сентенцию так глубокомысленно, будто только что выдумал ее:

— Без прошлого у человека нет будущего.

Рёсслер сделал вид, будто не расслышал. Он сидел, положив руки на стол, терпеливо, хотя и не без труда, сохранял участливое выражение лица и задумчиво кивал.

— Может, позвонить в Берлин? — устало предложил он.

Даллов понял, что Рёсслер все это время пытался отговорить его от попыток вновь устроиться на работу в институт и даже готов задействовать свои связи в Берлине.

Даллов мотнул головой.

— Не стоит, — сказал он, — я еще сам ничего не решил.

Опешивший Рёсслер пробормотал:

— Как это — еще не решил? У тебя же было полтора года, чтобы все обдумать. Времени тебе, действительно, дали предостаточно. И вдруг — «еще не решил». Чем же ты занимался в тюрьме? Роман писал?