Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Часа в три явился бургомистр с господином Бахофеном и молоденькой женщиной, которая живет в поселке. Они подошли к цыганкам и принялись что-то объяснять, однако мы со своего места ничего не смогли разобрать. Потом молодая цыганка поднялась в фургон, а бургомистр повернулся к нам и велел всем убираться отсюда. Никто из ребят даже не шевельнулся, тогда бургомистр прикрикнул, даже погрозил кулаком, но ближе не подошел. Ребята постарше засмеялись. Я тоже сделал вид, будто слова бургомистра меня не касаются, в надежде, что он меня не узнает.

Молодая цыганка вернулась из фургона и покачала головой. Бургомистр шагнул к ней, протянул какую-то бумагу и опять попытался ей втолковать свое, хотя прекрасно знал, что цыганка его не поймет. Из цыган по-немецки говорил только вожак, да и то плохо. Цыганка что-то крикнула бургомистру, остальные женщины тоже загалдели. Поднялся гвалт. Бургомистр орал, цыганки пронзительно верещали, собаки лаяли. Сопровождавший бургомистра господин Бахофен молчал и только то и дело одергивал пиджак. Один раз, мрачно глянув на нас, он махнул рукой, чтобы прогнать прочь.

Наконец из фургона высунулся вожак в красной жилетке, надетой прямо на голое тело. Он уставился в небо. Потом сплюнул, осторожно слез по лесенке, обошел фургон, опять сплюнул и снова скрылся в нем. При этом он не удостоил бургомистра даже взглядом.

— Гляди, сейчас бургомистра прирежут, — шепнул Пауль, пока толстый вожак обходил свой фургон.

— Кто? — удивился я.

— Вожак. Цыгане чуть что — сразу за нож. Мне отец говорил.

— Его же за это в тюрьму посадят.

— Еще чего, — презрительно фыркнул Пауль. — Цыгане в тюрьме не сидят. Знаешь, какие они шустрые! Разве их поймаешь?

Я так и замер, ожидая, что старый цыган вот-вот пырнет нашего бургомистра. Однако вожак преспокойно вернулся в фургон.

Бургомистру с сопровождающими пришлось отступить. Они с трудом продрались через орущую толпу разъяренных цыганок. Когда бургомистр поравнялся со мной, я заметил на лбу у него крупные капли пота. Старшеклассники потом говорили, что он потребовал у цыган разбить табор за городом, на Пойменном лугу. Я этого не слышал. Я вообще ничего не разобрал из того, что он втолковывал цыганам.

Через час перед табором остались только мы с Паулем. Ребята разошлись, так как смотреть было больше не на что. Мы подвинулись ближе, но не слишком — опасались двух остромордых собак, которые лежали на солнышке, не спуская с нас сторожких глаз. Мы ждали, что вожак выглянет еще раз.

Прошлым летом Пауль каждое утро приходил до уроков сюда, завязывал ему шнурки и получал за это ломоть хлеба со шматком сала. Во время переменки он давал на школьном дворе за деньги куснуть свой бутерброд. Всем хотелось попробовать цыганского сала. Пауль говорил, что это кошачье сало. Мол, цыгане специально откармливают кошек, а потом едят кошачье сало, чтобы стать гибкими и ловкими. Мне было противно, но однажды я все-таки купил хлеба с салом и, давясь, съел его в углу школьного двора. Меня потом два дня мутило от одной лишь мысли о нем.

Мы с Паулем молча глядели на цыганок. Позже к нам подошел господин Голь. Он кивнул мне и погладил по голове.

Мы были знакомы — господин Голь работал в музее при замке. После обеда я часто ходил туда. С разрешения господина Хорна я помогал готовить новые экспозиции. Господин Голь был художником. Целыми днями он молчал. Немым он не был, иногда я слышал от него два-три слова, но обычно он все-таки молчал. Господин Голь жил вдвоем с дочерью, за которой приходилось ухаживать. Она была слабоумной. Вообще-то мы называли ее чокнутой, но отец не разрешил так говорить. Он сказал, что она серьезно больна и что следует избегать уличных словечек. Иногда я помогал господину Голю, когда он перерисовывал свои картинки с небольших эскизов на стену музейного зала.

Господин Голь стоял рядом с нами и глядел на цыган. Шляпу он снял и держал ее, прижав к груди. Наконец его заметила одна из женщин. Она звонко вскрикнула. В дверях фургона показался вожак. Завидев Голя, он широко раскинул руки.

— Дррруг! — пророкотал он.

Я заметил, как просияло лицо господина Голя. Старый цыган коротким, властным жестом подозвал его к себе, а сам спустился по лесенке навстречу. Когда они сошлись, цыган взял господина Голя обеими ручищами за плечи, встряхнул его и с прежней сердечностью повторил:

— Друг!

Вожак привлек к себе господина Голя, обнял. Тот все еще держал шляпу перед собой. Когда толстый цыган отпустил его, он смущенно расправил шляпу. Одна из женщин принесла бутылку, пару стаканов, и вожак с господином Голем стоя отхлебнули по глотку желтой жидкости. Потом господин Голь пожал цыгану руку. Они распрощались.