Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Ты видел их девушек? — спросила Эльзка.

— Каких девушек?

— Цыганских. Видел?

— Ну, видел, — ответил я, помедлив.

Мне было непонятно, к чему она клонит.

Эльзка опять замолчала, а я легонько щипнул струну.

— Они грязнули. Все цыганки грязные, — неожиданно резко сказала Эльзка. Потом она повернулась ко мне и спросила: — Они тебе нравятся?

— Нет, — быстро ответил я. — Совсем не нравятся.

— Наверное, ты еще просто маленький, — заключила Эльзка.

Она выглянула в окно на Отбельный луг, где расположились цыгане. Я гадал, как нужно ответить на этот вопрос и как бы я ответил на него, будь я на четыре года старше. Ответ должен был быть правильным, взрослым. Ведь есть же какие-то такие слова, после которых уже не скажешь, что я еще маленький.

Эльзка по-прежнему сидела и смотрела в окно. Она сидела неподвижно, возможно мечтала. Солнце рисовало мягким, рассеянным светом контур ее фигуры.

Неожиданно Эльзка сказала, причем не глядя на меня и таким мечтательным голосом, что я понял — она вовсе забыла обо мне и говорит сама с собой:

— Проклятые цыганки. Уж и не знаю, почему я этого хочу, но только пусть они поскорей убираются отсюда.

Я вернулся в Гульденберг, потому что так велел мой отец. Он каждый месяц давал моей матери немного денег, чтобы она смогла учить меня в гимназии, он же заплатил и за мою дальнейшую учебу. За это отец потребовал, чтобы я вернулся в Гульденберг и стал там частнопрактикующим врачом.

После экзаменов на аттестат зрелости он вызвал меня открыткой к себе. Мать упросила меня пойти к нему. Пришлось надеть костюм и явиться точно в назначенный час к отцу домой. Секретарша открыла мне обитые двойные двери его кабинета. И вот я уже стоял перед отцом и ждал, когда он, оторвав глаза от бумаг, взглянет на меня.

— Садись, — сказал он.

Отец поднялся и встал передо мной. Он спросил, как я сдал экзамены и каковы отметки, потом вернулся к письменному столу, открыл ящик и достал синюю коробочку. Не говоря ни слова, вручил ее мне. В коробочке лежали позолоченные часы. На крышке старинным готическим шрифтом выгравировано: «Моему сыну к аттестату зрелости. Д-р Конрад Бёгер».

Он сел напротив. Я захлопнул крышку, положил часы в коробочку и сунул ее в карман.

— Спасибо, — сказал я тихо и равнодушно.

Я чувствовал на себе его пристальный взгляд.

— Что собираешься делать? Учиться дальше?

Я вспомнил о матери. Она умоляла меня быть благоразумным. Крепко стиснув мои руки, она вновь и вновь просила меня хотя бы на этот единственный раз забыть о гордости и послушаться его и ее. Вспомнив ее робкие уговоры, кухню без окошка в нашей крошечной квартирке, старенькую поцарапанную мебель, я покорно ответил:

— Я бы пошел на медицинский факультет.

— Вот и отлично, — воскликнул отец. Он вскочил, хлопнул меня по плечу и подошел к окну. — Рад, что ты наконец решился. Увидишь, это самое лучшее для тебя.

Я посмотрел на этого спортивного, подтянутого человека в золотых очках, с прической ежиком, посмотрел на него, моего отца, и с вызовом сказал:

— Да, это самое лучшее для меня.

Он опять подошел ко мне, взял за подбородок, рывком поднял мою голову вверх. Уставившись прямо в глаза, он сказал мне с улыбкой:

— Именно так, мой мальчик. О своем решении ты не пожалеешь, я позабочусь об этом. Финансовую сторону дела я с твоей матерью уже обговорил.

Освобождая голову, я откинулся в кресле.

— Не говорите о моей матери. При мне не говорите.

Я отвел глаза к двери, чтобы не смотреть на отца.

Я ждал, слушая его дыхание. На какой-то миг мне показалось, что он ударит меня. Затылок мой задеревенел от напряжения.

— Хорошо, — сказал он наконец спокойным и веселым голосом. — Я записал тебя в Лейпцигский университет. Через семь лет посмотрим, что делать дальше. По-моему, четырнадцати семестров тебе вполне хватит.

Во рту у меня пересохло, и я хрипло буркнул, что согласен. Потом встал. Все, что он хотел мне сказать и что я по просьбе матери должен был выслушать, было уже сказано. Я надеялся — теперь он меня отпустит без дальнейших разговоров. Я выпрямился, затем слегка согнулся, изображая поклон. Отец никак не отреагировал. Мне показалось, он и не заметил, как я прощаюсь, поэтому поклонился еще раз. Когда я вновь на него взглянул, он сочувственно улыбнулся. Наверное, ему нравилось меня унижать.

Схватив мою руку, он больно стиснул ее и проговорил:

— Будешь получать деньги первого числа каждого месяца. Воспользуйся этим временем. А через семь лет посмотрим, что делать дальше. Можешь идти.