Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Пойдем-ка, дорогой, — сказал он, поднял Даллова и проводил его к гардеробу. — Ты расплатился? — спросил он.

Даллов мотнул головой:

— Не помню.

— Ничего, я все улажу, — пообещал Гарри, помогая Даллову застегнуть пальто. — Тебе надо проспаться, — сказал он, подвел Даллова к двери, открыл ее и, дружески шлепнув его по спине, выпустил на улицу.

На следующее утро Даллов с трудом, нехотя вспоминал события прошлого вечера. Он даже решил было позвонить Гарри, который мог бы все рассказать, но потом передумал, так как пришлось бы признаться, что сам он почти ничего не помнит, а признаваться не хотелось. Это было унизительно, и чувствовал он себя беспомощным.

Дом показался ему необычно шумным. Он взглянул на часы — восемь. Он снова прислушался к звукам в доме: хлопанью дверей, щелканью замков, шагам на лестнице. Он полежал некоторое время в постели, размышляя, чем бы заняться и куда пойти насчет работы. Ничего не решив, встал и отправился в ванную.

Когда час спустя он выходил из дома, то заметил в своем почтовом ящике газету. Он вытащил ее, быстро сунул во внутренний карман пальто. Он полагал, что это соседская газета, а в его ящик попала по ошибке. Однако, подходя к гаражу, вспомнил, что сам подписался на нее. Перед дверью гаража достал газету, развернул ее. Сегодня, как он увидел, была среда, первое мая, на титульной странице, пестревшей жирными красными и черными заголовками, красовалось символическое изображение гвоздик. Даллов вновь сунул газету в карман и открыл дверь гаража. Он совсем забыл о празднике, поэтому загодя не купил продуктов, а теперь не мог припомнить, есть ли дома еда. Потом поехал в город.

Центр был закрыт для машин. Даллов свернул на восток, проехал мимо университетских клиник, старого кладбища Иоханнисфридхоф и площади Мариенплац, откуда вновь направился к центру. На Карлштрассе он припарковал машину, попробовал сориентироваться. Он искал дом Ульриха Клуфмана, который два года тому назад был художественным руководителем и ведущим автором студенческого кабаре. Тогда Даллов раза два-три навещал его и помнил, что тот жил в скверной, но на удивление большой квартире, в доме, предназначенном на снос. Теперь Даллову было трудно узнать тот дом, ибо все здания квартала выглядели так, будто им пора на снос. Он направился к отдельно стоящему дому. Правая дверь на первом этаже оказалась заколоченной, на левой висела табличка с чьей-то фамилией. Даллов включил свет и попытался найти почтовые ящики. Тщетно. Он пошел вверх по лестнице. В квартирах второго этажа никто не жил. Дверь одной из квартир была закрыта, но настолько изуродована, что Даллов мог заглянуть в пустые грязные комнаты. Постучав в другую дверь, он легко открыл ее. И тут же отшатнулся, так как пол в прихожей был сорван, между балок грудились кирпичи, щебень, мусор. Даллов пошел на следующий этаж, держась за перила, поскольку ступеньки шатались. Тут он услышал музыку и увидел на дверях таблички с фамилиями жильцов. На левой двери значилась фамилия Клуфман. Даллов поискал кнопку звонка, но не нашел и громко постучал в дверь, чтобы перекрыть грохочущую музыку.

Открыл ему Ульрих Клуфман. Он был в халате, из кармана выглядывали очки, которые он сразу же нацепил.

— Даллов? — удивленно воскликнул он. — Заходи!

Опережая Даллова, он прошел по коридору в неубранную гостиную с опущенными жалюзи, а оттуда в столовую, где за круглым столом сидела девушка в плаще, положив ноги на ребра фаянсовой батареи.

— Позавтракаешь с нами? — спросил Клуфман, потом представил — Это Тереза, моя маленькая Тереза. А это Ханс-Петер Даллов, мой хороший друг.

Даллов кивнул Терезе, та улыбнулась ему. Он оглядел комнату, которая была вся белой и обставлена немногочисленной антикварной белой мебелью. Теперь Даллов ясно вспомнил эту квартиру с шестью или семью комнатами и кухней без окна; снимал ее Клуфман всего за десять марок, так как дом был давно предназначен на снос и владельцам квартир запрещалось сдавать их внаем. Клуфман облапошил квартировладельца, уговорил его сдавать жилье за гроши и обставил квартиру антикварной мебелью, которую с одним другом-студентом скупал за бесценок у одиноких старух. Даллов даже припомнил, что оба приятеля учредили «Пятимарочный клуб», устав которого предписывал не платить за антикварную вещицу больше пяти марок, независимо от того, сколько она стоила на самом деле. Шарм, красноречие, жалостливые россказни, страшные слухи, иногда угрозы — все шло в ход, чтобы уговорить старух уступить вещь по дешевке.