Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Здесь, наверное, заодно имеет смысл упомянуть и о коже цвета хаки – таком странном мертво-зеленом цвете, который благодаря корковидной текстуре и вкупе с атрофичными кривыми ручонками и арахнодактилией придавал Марио, особенно издали, необыкновенно рептильный/ динозавровый вид. Пальцы не только остроконечные и когтеватые, но и нехватательные, вот почему нож и Марио за столом несовместимы. Плюс редкие жидкие волосы, одновременно и драные, и какие-то чересчур лощеные, которые в 18+ напоминали волосы 48-летнего пухлого коротышки, специалиста по стрессам, директора спортивной части и ректора академии, который отращивает волосы на одном боку до девочковой длины, а потом аккуратно зачесывает поверх блестящей ермолки голого серо-зеленого скальпа, так, что они жидко свисают с другой стороны, никого не обманывают и слетают на любом сквозняке, когда Чарльз Тэвис забывается и встает к нему подветренным боком. Или что он заторможенный – брат Хэла, – т. е. технически, по Стэнфорду-Бине, с заторможенным мышлением, как выяснил ДЦР Брандейса, – но – что совершенно точно – не умственно отсталый, или запаздывающий в развитии, или когнитивно-пораженный, или брэдифреничный, а скорее преломленный, почти, чуточку эпистемически-искаженный, как палка в ментальной воде – чуть не так и чуть дольше доходит, как бывает в случае любого преломления.

Или что его статус в Энфилдской теннисной академии – возведенной, как третье и последнее семейное пристанище д-ра и м-с И., на северной части территории, когда Марио было девять, Хэлли – восемь, а Орину – семнадцать, в единственный год Орина в ЭТА Б-4-м в одиночных и в топе-75 ТАСШ, – что жизнь Марио здесь – по всем признакам печальное прозябание на обочине: единственный подросток-инвалид в округе, неспособный даже держать спортивную палку или стоять в пределах линий без поддержки. Что он и его покойный отец были неразделимы, простите за каламбур. Что Марио был как бы почетным помощником помощника продюсера и последние три года жизни поздно раскрывшегося режиссера носил пленку, объективы и фильтры ныне покойного Инканденцы в рюкзаке со множеством отделов размером с седло барашка, помогал на съемках, ночевал со множеством подушек под головой в небольших свободных мягких уголках мотельных номеров с Самим и иногда ковылял за ярко-красной пластиковой бутылкойдругой под названием «Большая красная газировка» для, кажется, немой практикантки в вуали, жившей в номере дальше по коридору, носил кофе, чай, различные лекарства от панкреатита и пустяки для реквизита, помогал Д. Литу с Целостностью, когда Инканденца хотел сохранить Целостность, – короче говоря, был таким сыном, который становится последней, самой любимой любовью отца, увлеченно, но без жалкого вида нагонял неторопливый терпеливый двухметровый шаг высокого, сутулого и все более погружавшегося в безумие человека в аэропортах, на станциях, волоча объективы, кренясь вперед, но ни в коем случае не создавая впечатления питомца на поводке.

Когда нужно было стоять ровно и неподвижно, как для съемок подач в ЭТА или работы с экспонометром на площадке артфильма с высококонтрастной светотенью, Марио пользуется таким полицейским замком, как для запора квартирных дверей в Нью-Нью-Йорке, – 0,7-метровый стальной штырь выдвигается из специального жилета на липучке и ставится под углом в 40° в свинцовый брусок с пазами (потаскай такой в этом сложном рюкзаке), кладет на землю перед Марио кто-нибудь понимающий и с хватательными пальцами. Таким образом, на подпорке, он и стоял на площадках, которые помогал Самому построить, обставить и осветить – освещение обычно было невероятно запутанное, а для некоторых членов съемочной группы – и ослепляющее, вспышки света от кривых зеркал, ламп «Марино» и «солнц» направленного света, – и в результате Марио основательно освоил технические азы киноремесла, которым и не смел мечтать заниматься самостоятельно до Рождества Года Шоколадного Батончика «Такс», когда в посылке в подарочной упаковке из офиса адвоката Инканденцы оказался старый верный «Болекс H64 Rex 5» 116с триплетом, который Сам задумал, сконструировал и послал на тринадцатое Рождество Марио, прикрутив к нему огромный старый кожаный авиаторский шлем и опорные штыри с рукоятками костылей на концах, ложившимися на плечи Марио, так что этот «Болекс Н64» не требовал никакой хватательности, потому что висел перед широким лицом Марио 117, как трехглазая маска для плавания, и управлялся с ножной педали от швейной машинки, и но даже тогда к самостоятельным съемкам привыкать пришлось долго, и ранние цифровые экзерсисы Марио испорчены/украшены трясущимся, бешено тыкающимся во все стороны стилем снятого впопыхах любительского домашнего видео.