Нгуги Тхионго - Кровавые лепестки

Она села. Все напряженно молчали. Речь Ньякиньи произвела большое впечатление. Она затронула нечто такое, что чувствовали все: да, это они, городские, должны прислушаться к нуждам народа. Ведь власть и сила… одним словом, все, находится за пределами Илморога… где-то там… в большом городе. Значит, нужно идти туда и побороть то зло, из-за которого опустели их зернохранилища, которое высосало из них силы и сделало их слабыми. После слов Ньякиньи почти не было споров. Все говорили о походе в город. В прежние времена, когда их скот, их коз угоняли враждебные племена, воины преследовали их и не возвращались домой до тех пор, пока не отвоевывали похищенное имущество. Теперь же похищено само сердце Илморога. И они пойдут, чтобы возвратить его. Начинается совсем иная война… но все равно — это война.

Встал Мутури и высказал предположение, что Мвати, может быть, именно это имел в виду:

— Он сказал нам, что нужно избавиться от осла, но не сказал, как и куда его гнать; не говорил он также, что осел не должен вернуться…

Было решено, что несколько старейшин во главе с Мутури останутся, чтобы совершить жертвоприношение. Все остальные войдут в состав делегации. Абдулла записался первым. К нему присоединились Ньякинья, Мунира, Мариуки, Иосиф, Нжугуна, Руоро, Нжогу и другие.

Так зародился дух единства, сперва хрупкий, но он становился все прочнее по мере того, как шли приготовления к походу. Женщины готовили провизию, зачастую — из последних припасов. Другие жертвовали деньги, которые накопили. Мунира, Карега и Руоро возились с телегой, они готовили ее к великому путешествию в город.

Абдулла как будто заново родился на свет. Из калеки, вечно недовольного и вечно проклинающего Иосифа, он превратился в человека, который часто смеялся, рассказывал всякие истории, и это превращение, начавшееся после первого приезда Ванджи, теперь завершилось. Жители Илморога наконец-то приняли его в свои сердца. Они окружали Абдуллу, а он рассказывал:

— Поспорили однажды Муравей и Вошь. Каждый хвастал, что перепляшет другого. Они бросили друг другу вызов. Назначили день. О предстоящем состязании танцоров говорили все насекомые и звери, никто не хотел пропустить такое важное событие. И вот настал наконец долгожданный день, и рано утром Муравей и Вошь отправились на реку. Они искупались и намазались маслом. Раскрасили себя красной и белой краской. Муравей оделся первым; он хотел пронзить все женские сердца. У него был какой-то особенный меч, которым он опоясался. Он так сильно затянул пояс, что перерезал себя пополам. Вошь начала хохотать. Она так хохотала, что ее нос расщепился. Вот почему у Муравья нет талии, а у Вши носа, никто из них не вышел на состязание, и в пляс пустились другие насекомые.

Он рассказывал, как Хамелеон обогнал Зайца, почему Гиена хромает, как появилась в мире Смерть, о Женщине, которая надумала выйти замуж за злого Людоеда, и дети требовали от него все новых и новых историй.

Он делал для них всевозможные игрушки — прядильные катушки, бумажные ветряки и веера. Но больше всего им пришлись по душе рогатки. Мальчишки тотчас стали стрелять в птиц, хотя и без особого успеха.

— Возьмите рогатки с собой, — сказал им Абдулла, — испытаете их по дороге.

Дети предвкушали приключения, которые их ждут впереди, но больше всего их манил город — он был в сто раз обширней Руваини, — город, где здания доставали до неба и где люди ничего не ели, кроме печенья и конфет.

И все жители Илморога, особенно пожилые, не говорили ни о чем, кроме предстоящего путешествия и молодого учителя, который их надоумил. Иногда бог вкладывает мудрость в уста младенца. А ведь мудрость, верно говорят, за деньги не купишь.

Наконец наступил день отправляться в дорогу. Впервые люди отважились на такой шаг, и внезапно им открылась огромность этого предприятия!

«Это путешествие, — напишет потом Мунира, — этот переход через равнину в Самый Большой Город, явилось началом медленного, почти десятилетнего путешествия в глубины моего сознания, которое окончилось открытием, что человеческое существо порочно в своей сути.

И даже теперь, через много лет, — писал он, — я снова ощущаю сухость кожи, ярко сияющее солнце, я вижу умирающих животных, служивших нам пищей, высоко над нами — парящих в ясном небе ястребов и грифов, которые, насытившись мясом издохших антилоп и кабанов, терпеливо ждали, когда время и солнце предоставят им возможность вкусить человечьего мяса и крови.