Петер Хениш - Маленькая фигурка моего отца

— Чушь какая, — возмутился я, — мой отец — на две головы выше, он инженер и ездит на «мерседесе».

Вот мой отец, вот я, а между нами пропасть.

С каждым годом мы все больше отдалялись друг от друга, по мере того, как отец все больше и больше превращался в чудака. Или ПРИТВОРЯЛСЯ, что превращается в чудака, ведь, вспоминая эти годы, я, кажется, теперь его понимаю. Но в ту пору я с растущим раздражением видел в нем КОМИЧЕСКУЮ ФИГУРУ, и точно так же воспринимали его все окружающие, начиная с мамы. И лишь немногие, включая меня, хотя бы отчасти осознавали, в какую ТРАГИЧЕСКУЮ ФИГУРУ он постепенно превращается.

А ведь мы легко могли себе это представить. По крайней мере, сейчас, когда, как и все эти последние месяцы, в моем сознании разворачиваются вереницы картинок из прошлого, я вполне ясно понимаю, как и почему он изменился. Я помню, как вечерами, вернувшись домой с работы, он бесцельно бродил из комнаты в комнату, явно ощущая собственную неприкаянность и вызывая раздражение у домашних: у жены и тем более у обоих младших детей, сына и дочери.

Его сентиментальность все больше и больше действовала нам на нервы. Она тоже постепенно усугублялась. Вот в кино: раньше приступ сентиментальности случался с ним только в ситуациях, мне понятных, хотя я и не разделял его чувств. Например, когда на заднем плане кадра появлялся Христос, лик которого режиссеры в те времена деликатно предпочитали не показывать. Но потом слезливость стала овладевать им, когда на экране возникали самые что ни на есть банальные сцены. Например, когда в фильме обнимались муж и жена, встретившиеся после недолгой разлуки, по щекам у отца уже текли слезы, а я злобно косился на него. Однажды я вошел к нему в лабораторию, не заметив красный свет, который он включал, когда хотел, чтобы его не беспокоили. Он сидел, склонившись над фотографией мамы в молодости, с девической проникновенностью воззрившейся в пространство (этот эффект усиливала обильная ретушь), просто сидел, обхватив голову руками, и плакал.

Разумеется, он предпринимал попытки вырваться из этой реальности, все более и более его угнетавшей, но и они наталкивались на непонимание. Как сейчас помню, как он притащил домой целый ящик перчаточных кукол и объявил, что отныне будет АКТЕРОМ КУКОЛЬНОГО ТЕАТРА. «ДРУЗЬЯ ДЕТЕЙ», [48] «Австрийские друзья детей»(«Osterreichische Kinderfreunde») — основанная в 1908 г. общественная организация социал-демократической направленности, ставящая своей целью защиту прав ребенка. для которых он много снимал в это время, предложили ему сменить профессию, после того как он, для собственного удовольствия, помог им поставить спектакль про Петрушку. «Впервые вижу человека, — якобы восхитился ответственный за постановку, — который умел бы так развлекать детей».

— Ты что, совсем свихнулся? — возмутилась мама. — Хочешь переквалифицироваться, в твоем-то возрасте? Спектакли про Петрушку ставить, не стыдно тебе, а? Это на тебя похоже! Не знаю, что на тебя нашло, и главное — теперь, как только у нас все более-менее наладилось с деньгами. Кукольный театр! И это вместо того, чтобы радоваться, что наконец-то твое репортерство начинает приносить доход!

Спустя некоторое время в Вене гастролировал какой-то цирк, и, разумеется, стоило показаться странствующим комедиантам, отец был тут как тут. Не получив никакого редакционного задания, по своей собственной воле, он без конца снимал дрессировщиков тигров и львов, наездников, воздушных гимнастов, огнеглотателей и клоунов. Когда он взял меня на какое-то представление, я обратил внимание, что, едва заиграла цирковая музыка, как у него на глазах выступили слезы. Он до утра просиживал в грим-уборных у артистов и слушал их нескончаемые истории.

А однажды, явившись домой, отец провозгласил, что хочет купить жилой автофургон и сопровождать цирк в качестве СТРАНСТВУЮЩЕГО ФОТОГРАФА.

— Почему бы и нет, — сказал он маме, — ведь снимать в цирке так интересно!

— Что за бред, — огрызнулась мама, — как ты себе это представляешь, дети же ходят в школу! Но если хочешь поехать один, — пожалуйста, на здоровье, только будь любезен, больше не возвращайся!

С моим братом Вальтером, которого он после моего ОТСТУПНИЧЕСТВА считал своим наследником и всячески подчеркивал эту преемственность, назвав его своим собственным именем, отец пережил второе, куда более счастливое, детство. Несколько лет (пролетевших, впрочем, быстро), пока малыш подрастал, он каждым своим жестом, движением и взглядом напоминал отца, а тот, в свою очередь, его просто боготворил. Апогеем и одновременно финалом этой эйфории стала их совместная турпоездка в палаточный лагерь. Мой брат уже перерастал отца, ставил палатку и разжигал костер он с куда меньшим восторгом, чем отец, а когда они вернулись, брат объявил, что старик, на его вкус, слишком ребячится.