Юрий Бычков - На дороге стоит – дороги спрашивает

На фоне дворцово-паркового комплекса Сан-Суси, панорамно открывающегося с вершин пейзажного английского парка Шарлоттенгоф мы все трое стали мысленным взором, вспоминая былые экскурсии по Версалю, сопоставлять то, что раскинулось у нас перед глазами, с классицистическими устремлениями системы версальских парков, помноженных на декоративную мощь архитектурного барокко. Красоты Сан-Суси определённо втягивали нас в силовое поле своего своеобразия, характерной для великой нации красоты. Заметив это, наш гид-благодетель сказал:

– В Германии не только Сан-Суси вызывает ассоциации и рождает желание покичиться знанием стилей, обозначить исторические параллели. Вы были в Дрездене? Видели Цвингер?

– А что? – вопросили мы с Евгенией в унисон.

– А то, что вы меня завели и я не против того, чтобы завтра прокатиться с вами в Дрезден.

Мы многозначительно переглянулись.

– Не хотите?

– Хотим! Ещё как!

– Значит, рано утром в путь. Про тайну ваших ухмылок и загадочных взглядов расскажете по дороге. Договорились?

Конечно, мы рассказали милейшему Виктору Ивановичу всё в подробностях – как раз хватило дороги до Дрездена.

Выделенный нам в помощь экскурсовод спросила:

– Что бы вы пожелали увидеть в огромной картинной галерее прежде всего, в обязательном порядке?

– Картину голландского художника Якоба ван Рёйсдала «Еврейское кладбище».

Что и говорить, жили они душа в душу, хорошо жили, по-человечески. Пятьдесят три года вместе, неразлучные, он и она, как одна душа. Николай и Лариса у меня на глазах сдружились, и поженились, и детей народили, и внуков пестовали. Помню, какой знатный пир они устроили, когда отмечали пятидесятилетие совместной жизни – золотую свадьбу справляли. И вдруг, неожиданно уж очень, Лариса, красавица наша, глаз не оторвать, скоропостижно скончалась. Я, вот ведь досада, горше не придумаешь, оказался в дальней поездке, в командировке заграничной. Как только вернулся в Москву, пришел к овдовевшему Николаю. Помянули Ларису по-русски, горькой, чистой, как слеза, сорокаградусной с трогательным названием на этикетке «Журавли».

– Да, милый друг Алёша, – поглядев на меня многозначительно, сказал Николай вроде бы обыкновенные слова, – отлетела душа Ларисы в мир иной.

После этих, привычных и загадочных в общем-то слов мы замолчали надолго. Каждый думал по-своему о нашей потере. Втайне ото всех, никому не признаваясь, боготворил я Ларису. Да чего там – влюблён был горько, безответно. Перебрал я тогда в памяти свою «любовную» историю. А Николай, видимо, не в силах больше переживать горе про себя, принялся исповедываться. В тот же день, по своему обыкновению, на живую нитку, записал его откровения. Надеюсь, не станут пенять мне: ну, конечно, не слово в слово записал, а существо этой истории.

Приметой, памятным знаком нашей любви стали бубенчики. Какое у этих цветов учёное, латинское, название не знаю. Да и на что мне знать, когда так по-нашенски светло и радостно звучит: «бубенчики». В иных местах зовут их купавками.

В пору раннего лета красновато-жёлтые их чашечки источают пьянящий аромат. Бубенчики-купавки – украшение подмосковных лесных просторов. Так, по крайней мере, было тогда, полвека назад. Бубенчики сослужили нам венчальную службу вместо свадебных колоколов в ту богоборческую пору Никиты Хрущева.

Мы – жених и невеста. Каждый день отправляемся мы с Ларисой на свидания с Долгим лугом. Взявшись за руки, идём вдоль кромки леса. По известным мне, местному жителю, приметам догадываюсь, где можно встретить обожаемые ею бубенчики. Пожав нежные Ларисины пальчики, высвобождаю руку из сладостного плена и – скорым шагом, почти бегом, устремляюсь к неглубокой ложбинке, где по весне недели на две задержится талая вода. Бубенчики там, где обилие влаги. Минутное дело собрать букет купавок и преподнести цветы Ларисе.

Родная, влюбленная, счастливая, она одной рукой прижимала к груди цветы, другой обнимала меня:

– Коля, какие они красивые, наши бубенчики!

За разговорами о самом важном, о том, что станет смыслом и радостью совместной нашей жизни, мы оказывались на самом краю Долгого луга. Он, действительно, долгий: два с половиной километра вдоль и метров триста – четыреста поперёк. Помню, принялся было восторгаться открывающимися далями, а она прервала мое красноречие звонким смехом, закрыла мне рот ласковой, пахнущей бубенчиками ладошкой. Последовал долгий горячий поцелуй. Понимая, сколько чудных, завораживающих ощущений подарит нам неизбежный второй поцелуй, а за ним и третий, она вдруг выпорхнула из моих объятий, сбросила босоножки, и, сверкая городскими, отмытыми до белизны московскими пятками, помчалась по траве-мураве. От искушенья подальше.