— Здесь лаборатория? — спросил вошедший сердито.
— Здесь. Садитесь, пожалуйста. Вот стул. — Лапич взял стул от своего стола, за которым обычно растирал пробы, подвинул его к вошедшему.
— Да ничего, я постою, — сказал мужчина, не отходя от двери. — Я привык целую смену стоять, это вы, начальники, все на стульчиках да в кабинетах… То администраторы, то снабженцы, а то, чему вас учили, и позабыли, наверное…
Человек замолчал. Потом все же подошел к стулу, сел и будто впервые осмотрел комнату Лапича — спектрограф, спектрофотометр, который им недавно выделили, спектропроектор, стены с портретами Бора и Эйнштейна, у которого волосы на голове торчали во все стороны и за воротник свитера была зацеплена авторучка, — это был любимый портрет Лапича.
Лапич подумал, что человек, видно, что-то перепутал, не туда попал, но, присмотревшись к его лицу, не увидел растерянности…
— А у вас тихо, не то что возле печи. Вентиляция. Ковровых дорожек только и телевизора не хватает.
Лапич помолчал, посмотрел рабочему в глаза и вдруг почему-то разозлился.
— Что вы еще от меня хотите?
— Что я от тебя хочу? — перешел на «ты» сердитый человек. — А вот что я от тебя хочу: ты мне скажи, когда свиль перестанет идти, когда синева и брак кончатся? У тебя оклад, тебя это, наверное, и не волнует, а у меня выработка, у меня семья на шее, жена и дети, их кормить и одевать надо… Почему я второй месяц план не могу вытянуть? Что я — плохо работаю? Спроси начальника смены… Чего молчишь!..
А что мог сказать Лапич? Что у самого пока ничего не выходит, он прижат коротким сроком, а помощи просить не у кого… Или, может, как на трибуне со сцены, сказать про энтээр, про то, что она начинается с предварительных расчетов, с опыта, с ответственности за возложенное дело, а не с техники и технологии… Что еще мог сказать Лапич рабочему?
Лапич думал, что теперь и ему, как некогда Туриной, пришла очередь работать на заводе в субботу и воскресенье, хотя приказа такого никто не давал и не мог дать. Раз на поверхности хрусталя имеется синева, то должна быть причина окрашивания. Воробьев прав, не могло не быть причины. Просто Лапич перебрал еще не все варианты.
И снова и снова было одно и то же, словно какие-то круги…
…Был вестибюль большого красивого здания. Он, Лапич, звонит ученому секретарю. Потом вниз спускается человек и спрашивает: «Это вы хотели получить консультацию?» Тогда Лапич начинает рассказывать о стекле, о синеве, о своих ограниченных возможностях как в приборах, так и в знаниях. Человек, одетый в белый чистенький халат, засунув руки в карманы, приветливо слушает, согласно кивает головой, а потом, когда Лапич умолкает, разводит руками… «И действительно, — объясняет тот приветливый человек в белом халате, — это целая трагедия — отношение научно-исследовательских организаций с предприятиями… Сразу ее, видимо, разрешить невозможно. Может, если б удалось заключить с заводом хозяйственный договор тысяч на двадцать, то через год-два можно было бы что-то и сказать, но не теперь. Понимаете, — доброжелательно, с дружеской улыбкой объясняет человек, — мы и рады помочь, но, как говорится, грехи в рай не пускают… У нас свои планы, свои давно заключенные договора, которые горят, свои ограниченные штаты — их, это вам хорошо известно, надо сокращать… Мы от души помогли бы вам…»
…Потом дорога домой и мысли о своем заводе, о главном научно-исследовательском институте стекла, о тех проблемах, которые, по его мнению, надо было решить сразу, а не тянуть дело, например — разработка новых современных методов анализа стекла и сырьевых материалов. Почему-то в черной и цветной металлургии, когда потребовалось, смогли организовать контроль за качеством продукции, а вот в их промышленности в лабораториях имелись большие штаты химиков-аналитиков, а анализ стекла велся четыре-пять дней, и когда он заканчивался, в печи уже было другое стекло… Вспоминалась студенческая шутка насчет пяти минут стыда и двадцати лет безбедного существования. Теперь ему было не до шуток…
…Тишина в лаборатории, ровный гул вентилятора, пробы стекла, обычного и синего, растирание их до пудры, смешивание с угольным порошком, набивка в кратеры электродов, съемка и снова растирание, съемка… Чашечка с топливом, поставленная на электроплитку, ровный язычок огня, что тянется из этой чашечки, и, наконец, крупинки пепла, которые остаются на дне чашечки, — это могло быть тем, что окрашивает стекломассу, и именно этот пепел надо было проанализировать. И в чем гарантия, что надо анализировать не граммы, а килограммы топлива, чтобы увеличить точность… А за всем этим злость и упорство, уверенность, что в конце концов это должно кончиться, потому что не может все так продолжаться, должно быть завершение, должно быть.
Читать дальше