Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

Но исчезло и другое чувство, которое жило в Лапиче до сближения с Ниной. Лапич смотрел тогда на людей, на их отношения будто сквозь мираж, теперь эти красивые, хоть и неверные, представления утратились, Лапич стал смотреть на все проще и легче. Когда Лапич впервые почувствовал это, сделалось грустно, будто навсегда расстался с чем-то дорогим и близким, как с детством. После женитьбы Лапич подумал, что простота в отношениях мужчины и женщины и была той тайной, которую хотелось знать, когда был не женат. Теперь он не мог быть счастлив одними только мечтаниями, теперь Лапич был другой…

Лапич каждый вечер спешил домой. Он ловил себя на том, что обычный день делит на две части: рабочую, которую проводит на заводе, и семейную… Как-то по-иному прислушивался он к разговорам о семье, окладах, квартире, детях… И хотя Лапич вечерами рассказывал Нине о работе, о Туриной — например, когда ложились спать, Нина спрашивала, что там сегодня Гусев выкинул, тогда Лапич рассказывал о Гусеве, она слушала и советовала, что делать в том или ином случае, хотя ни Гусева, ни Туриной она и в глаза не видела, — все же Лапич не мог избавиться от мысли, что завод — одно, а семья — другое.

Как Лапич и предполагал, Нина оказалась тихой, довольно хозяйственной женщиной — месяца через три они купили на сэкономленные деньги простенький телевизор, еще какую-то мелочь.

Месяца два они оба были счастливы, но однажды, проснувшись утром, Лапич вдруг почувствовал, что все, что он хотел и о чем можно рассказать, уже рассказано, а больше говорить не о чем. Нина как раз готовила на газовой плите завтрак, топталась у плиты, и Лапич долго, с каким-то удивлением, будто впервые, смотрел на ее халат, который показался ему грязным и неряшливым — она никак не могла пришить к халату нижнюю пуговицу: не хватало времени. Ее заспанное лицо показалось тоже некрасивым — под глазами отеки, вся какая-то сонная, надутая… Ни с того ни с сего в то утро они поругались. Так и побежали каждый на свою работу, не помирившись. А вечером долго сидели молча, не зная, о чем говорить, — будто выполняли никому не нужный долг. Потом, когда купили телевизор, стало легче: комната наполнялась стрельбой, криками, шепотом влюбленных, бодрыми словами о выполнении и перевыполнении — тогда не приходилось думать о человеке, который молча сидит рядом, о своем положении.

Еще во время первых встреч с Ниной Лапич колебался, не знал: встречаться с Ниной или нет. Иногда она злила его, частенько будто какой-то голос нашептывал: брось ее, поищи покрасивее и поинтереснее. Но, глядя на Нину, Лапич чувствовал, что он нравится ей — это придавало уверенности, смелости, гордости. И он, Лапич, тогда утешал себя — не всем же жениться на Софи Лорен, да он и сам не Вячеслав Тихонов, возможно, в его жизни встретится красивая и интересная женщина, а пока что у него будет Нина. Хватит, поискал, лучше синица в руке, чем журавль в небе.

До женитьбы они аккуратно, как по расписанию, три-четыре раза в неделю встречались после работы — с семи до двенадцати, ходили в местный народный театр, в кино, говорили о последних интересных книгах, о великих писателях, про завод и спектральный анализ, про Смоктуновского в «Гамлете», про Магомаева. Потом были поцелуи, но не те, неожиданные, после которых болят губы и стыдно смотреть в глаза, — нет, Лапич и Нина будто забыли о существовании первых поцелуев и, как результат, все, что происходило между ними, происходило быстро и просто, как запланированное еще тогда, при первом взгляде.

Он и не заметил, когда и как началась их семейная жизнь, — ежедневно они подолгу оставались вдвоем, старались найти тихое место, где бы их никто не потревожил. Все это закончилось свадьбой, обычной, не очень большой свадьбой, точнее сказать, вечером: пришли с работы подруги Нины, приехали из деревни родители, посидели за столом, попели, потанцевали, и так началась их совместная жизнь.

Жили спокойно, без ссор и неприятностей. И эта тишина семейных отношений пугала их, пожалуй, лучше было бы, если бы начались ссоры. Лапич стал замечать, что мысли о Нине, о своих с ней отношениях мешают заводским делам, потом как-то получилось, что он перестал говорить про завод, а Нина не спрашивала, у нее тоже была своя работа, свои неприятности. Они уже не говорили, как прежде, ночи напролет, а часто молча лежали рядом, думая каждый о своем.

Семейная жизнь оказалась совсем не такой, как представлял Лапич, он стал замечать, что она накладывает множество обязанностей, которых он раньше не замечал и о которых никогда раньше не думал. Даже то, что каждый вечер он должен был ровно в половине шестого — полчаса на дорогу — открывать дверь комнаты, начинало злить. Иногда хотелось побыть вечером одному, походить по городским улицам, заглянуть, может, даже в ту же библиотеку, в которую ходил все реже и реже, но Лапич знал: скажет об этом своем желании Нине, и та сразу подумает о другом…