Ержан Рашев - Человек на балконе

— Ну, в твоем случае это уж точно означает «лестница», — насмешливо говорю я. — Нет, моя фамилия означает «лидер».

— Уверен, что это «лестница».

— Нет, «лидер»!

Я бы с радостью еще немного посмеялся над Дэном, но в этот момент меня подвел мой желудок, и я бесшумно перданул в заднее сиденье машины. С утра я съел яичницу с помидорами из не совсем свежих яиц и не совсем свежих помидоров. Всю поездку желудок мой бурчал и вот теперь не выдержал напряжения и спустил газку в спертый воздух автомобиля. Результатом стала оглушающая вонь, смесь тухлых яиц и желудочного угара, которая мгновенно распространилась по салону — она мешала нашим словам доноситься друг до друга, глаза слезились, а дыхание нервно прерывалось тяжелым кашлем. Никто не хотел поднимать тему разговора насчет того, кто же все-таки испортил воздух, поэтому все угрюмо молчали. Я решил притвориться спящим, так как это казалось мне единственным выходом из столь неудобного положения. И только я закрыл глаза, как на меня навалилась реальная усталость, и я заснул по-настоящему. Заснул минут на десять. Мне снились нежно-голубые Альпы с их журчащими ручейками и вечерней прохладой. Мне снились коровы, пасущиеся в этих горах, черно-белые, как на обертках «Нестле», и большегрудые румяные беловолосые немецкие доярки, которые их доят. Мне снились высокое тирольское пение и холодная кружка пива. Мне снилось…

Я проснулся от пронзительного крика Лизы Дель Розарио, она орала так, будто ей делали маточную операцию. Когда я открыл глаза, казалось, весь мир ходит бешеным ходуном. Было уже темно, но я видел и чувствовал, что нашу машину стремительно крутит вокруг своей оси прямо посреди хайвэя. Это было похоже на те детские аттракционы, где людей сажают в кабинки и закручивают до тех пор, пока им не станет плохо. Отличие заключалось в том, что уши мои закладывали отчаянные крики сидевших рядом людей, гул клаксонов, проезжающих мимо машин, и мы находились в реальной опасности. Контраст между моим розово-милым сном и тупой безысходностью происходящего был настолько велик, что мне стало не по себе, я потерял дар речи. Не то чтобы я растерялся, но явно оторопел. «Тойоту» продолжало крутить, Лиза все так же надрывисто орала. «Видно, Синтия потеряла управление, на улице скользко, нас занесло, — думал я про себя, пытаясь успокоиться. — Еще немного, и мы остановимся, главное, убрать машину с дороги». Я посмотрел на лицо Дэна. Я никогда не забуду это лицо, бледное как лист бумаги, устремляющее глаза куда-то в пустоту. Кажется, он что-то бормотал, но мне это было уже не интересно, и я взглянул на нашего водителя. От того, что я увидел, душа моя упала в пятки, и они зачесались. Синтия закрыла свои глаза обеими ладонями, подогнув колени, и вся сжалась в сиденье, как испуганный сурок. ОНА ОТПУСТИЛА РУЛЬ! Лиза пыталась ее как-то растормошить, но все безуспешно. «Вот дура, мать твою!» — не успел подумать я, как нас неожиданно перестало крутить.

Машина скособоченно стояла посреди оживленной американской дороги.

Некоторые вещи в нашей жизни случаются сами по себе. В некоторых ситуациях мы просто ведем себя определенным образом, двигаясь по инерции и не задумываясь особо о своих поступках. Когда у нас кончаются деньги, мы идем и пропиваем последнее, что у нас осталось, в кабаке. Когда же на нас несется на полной скорости грузовик, груженный несколькими тоннами инертного материала, мы замираем в мгновенье, глядим на него и ждем своей участи. Вот и тогда случилось нечто подобное — я посмотрел в боковое окно и бешеный свет фар быстро надвигающегося тридцатипятитонника ударил мне в лицо. Огромная светящаяся машина неслась прямо на нас, а мы сидели и как будто бы наблюдали все это со стороны. Дракон-чудовище на колесах. Вместо того, чтобы собрать свои яйца в кулак и попытаться что-либо предпринять, я тупо всматривался в горящие глаза собственной смерти и почему-то думал о балетных чешках. Давным-давно, еще в школе, нас заставляли ходить на уроки хореографии, где мы изучали различные «тандю» и все без исключения, включая парней, должны были носить чешки. Мать моя попыталась эти чешки сшить, но получилось это у нее очень плохо — чешки вышли некрасивыми и непрочными. Было поздно, все устали, и я в тринадцатилетнем возрасте наорал на свою мать, обвиняя ее в неспособности упомянутые чешки сшить, и следовательно, в недостаточной любви к собственному чаду. «Ах, прости меня, бедная моя мама! Не нужно было мне на тебя тогда кричать», — только и думал я, глядя, как грузовик надвигается на нас все ближе и ближе.