Ирина Шатырёнок - Жить будем потом

Серж почувствовал облегчение, боли отступили, дышалось ровно, спо­койно, перевернулся на спину, правая лопатка с гниющей раной не болела. Удивился резкой перемене. Захотелось насладиться покоем, воздушной лег­костью во всем теле, кончились мучения.

Сосед снял с шеи веревочку, на ней висел простой медный крестик, разорвал ее, из куска тонкой бечевки свил колечко, накрутил его на мизинец Сержа. Тот хотел оттолкнуть чудаковатого бомжа, но рука не поднялась, лежа­ла бессильной плетью.

— Вспомни все, отмотай назад свою жизнь и застолби то место. Может, тебя и помилуют силы небесные. Ты знаешь, страшно жить здесь, а там тебя встре­тят, хорошо встретят, там столько родни собралось, ждут. А что жизнь? Грехи наши тяжкие, ничего хорошего, приходим в этот мир чистыми, как малые дети, а потом смердим. Смерть — избавление, всего-то избавление. от грехов, от оков Праведных быстро забирают, билет долго не выдают большим грешни­кам, он уже и не здесь, но и не там . Вспомни утро своей жизни, полегчает.

Негромкий голос соседа казался тонким, звенящим, а в голове что-то росло, напряженно раздувалась какая-то горячая точка. «Сейчас лопнет, как струна, и конец. конец всем мучениям, всей жизни...»

Лицо старика расплывалось, теряло очертания, всклокоченная борода, седые волосы исчезли, остался один голос, а потом все отступило в непро­глядную мглу.

На подоконник приземлилась зеленогрудая синичка, коротко чиркнула свое «пи-ли», неудачно взлетела и стукнула клювом о стекло.

— ...но если взошло солнце, записано в Священном Писании, нет такого права убивать вора, иначе вина в смерти человека падет на тех, кто вынес смертный приговор.

Бурый потолок в темных разводах поплыл, стены, выкрашенные в зеле­ную краску, плавно закачались, в груди засипело, как будто в ней случился прокол, и накопившаяся муть, слизь, спертый, внутренний газ вдруг начал понемногу выходить, словно воздух из прорезанной велосипедной шины.

Стало легче, холодная испарина тонкой струйкой потекла по шее, спине. Серж провалился в какой-то гулкий, черный колодец. Он долго летел в глуби­ну, мелькали тени, лица, свистело в ушах, он слышал обрывки забытых мело­дий, голоса, крики, сильное эхо ударило по ушным перепонкам, оглушило, но боли не было. Босые ноги почувствовали приземление, теплую воду. Она тихо плескалась, омывала усталые ступни, тянуло лечь прямо на волны, рас­твориться в светлом, прозрачном мерцании реки. Река серебристо мерцала, как рыбья чешуя. Лицо медленно погружалось в мягкие речные струи, тело казалось легким, бесплотным. Ноги нащупали дно, здесь было совсем неглу­боко. Голова уткнулась в песочный берег. Солнечный свет ласково щекотал закрытые веки. Не хотелось открывать глаза. Это марево, сновидение, сейчас все закончится, и я проснусь.

— Парень, ты чего, нахлебался? Давай руку, подмогу.

Угрюмый старик в видавшей виды солдатской пилотке согнулся над тем­новолосым мальчиком, тот только что вынырнул из воды, почти бездыханный, смертельно бледный, с синими губами, он еще плакал, несвязно бормотал, в каком-то мучительном беспамятстве откашливался, всхлипывал, звал кого-то по имени.

— У тебя солнечный удар, целый день на солнцепеке. видел тебя, твой дружок давно сбежал, объел куст малины и ходу, а тебя бросил... Думал, ты утоп, а ты счастливчик. Как зовут?

Мальчик с трудом разлепил тяжелые веки, вспомнил сонного рыбака, что дремал утром на берегу, сидя на перевернутом ведре, выдохнул:

— Серый. Сергей.

Хотел рассказать про сон, который еще несколько минут назад помнил так явно, отчетливо, со всеми мелкими деталями. Теперь видения ускользали, исчезали, как будто быстро сворачивалась старая кинолента, и все ее кадры рассыпались и превратились в пыль. Из горла у него вдруг маленьким фонтан­чиком брызнула вода, окрашенная алой кровью.

— Ох ты, парень, лежи, лежи пока, дыши глубоко, не бойся, ты жив, не утонул.

Мальчик не понимал, как он оказался в воде, голова гудела и раскалы­валась от боли, мизинец левой руки болел, его покалывали мелкие, острые иголочки. Он поднял вверх тяжелую руку, мизинец был передавлен тонкой бечевкой для упаковки, такой обычно перевязывают в магазинах коробки. Он пристально всматривался в колечко из тонкого шпагата, силился вспомнить что-то очень важное и не мог.

К нему подошла сероглазая девочка в белой панамке.

— На, — протянула красноватый слоистый камень в черно-золотых про­жилках, на солнце они рассыпались зеркальными капельками брызг.