Ирина Шатырёнок - Жить будем потом

Ранним утром первого дня Нового года отошли околоплодные воды, начались схватки, роженица держалась дисциплинированно. Ребенок вышел легко и быстро, удивив немолодого, опытного врача частной клиники. Роже­ница порадовалась за себя, она легко перевела его слова «Αυτές οι ρωσίδες υπομονετικοί»— эти русские женщины терпеливые.

Для себя решила: сына назову Сержем и в свидетельстве запишу Серж. Как оправдание перед собой, перед Серегой-старшим, перед небом. Он, Сержик, искупит все ее вины и перед людьми, и перед Богом. Врач заметил роди­мое пятнышко за левым ушком, что-то говорит о современных медицинских технологиях, такая мелочь, ребенок подрастет, небольшая косметологическая операция, никаких проблем.

Все хорошо, впереди новая незнакомая жизнь. Кто знает, может, когда-нибудь и встретит Сержа, они узнают друг друга на этом свете или в других пределах.

Ночью в тот день на узкой кровати под казенным одеялом Сержу не спа­лось, грудь надрывалась от надсадного кашля, внутри собрались крохотные воздушные шарики, они тихо свистели, пищали и лопались, все болело. Днем проваливался в чуткую полудрему. Казалось, что правая лопатка трещит сухим треском старого дерева.

Две соседние кровати пустовали, еще одну занимал разговорчивый, зарос­ший клочковатой бородой старик. Он давно бомжевал на вокзалах, попро­шайничал, ближе к зиме на глазах милицейского патруля что-нибудь демон­стративно крал, попадался с поличным. Потом в СИЗО сознательно совершал мелкое членовредительство, пускал много крови, но без тяжких последствий, его хорошо знали местные следователи, устраивали в больничку. Здесь он отлеживался всю зиму, зализывал раны, ближе к теплу сердобольный врач выписывал.

— До свиданьица, — со смыслом прощался бомж, намекая на будущую встречу.

Старик любил пофилософствовать, его тянуло на разговоры, но у Сержа не осталось сил спорить с соседом, вполуха слушал монотонный голос.

— ...молодой еще, а дурак. видать, и мамка есть, а жизнь плохо закан­чиваешь. Мы вот на свет божий появляемся. А зачем, я тебя спрашиваю, зачем? Никто не знает. Чтобы сразу на помойку жизни отправиться? А ведь для чего-то хорошего мы были запланированы, может, и для велико­го, так сказать, у каждого своя планида. А что вышло? Меня сызмала куда-то тянуло, мать померла, батя быстро молодую мачеху в дом привел, а та меня невзлюбила. А как у них дочь народилась, Сонька, так мне жизни и вовсе не стало, сбежал по весне. Куда меня только не кидало, добрался до Ленин­града, мальчонкой попал на борт корабля, взял боцман юнгой, был у всех на побегушках. Закончил мореходку, ходил в Калининграде на рыболовецком траулере, меня и сейчас от рыбы мутит, объелся, понимаешь, особенно пал­туса, трески. Потом у меня как-то интерес к жизни пропал, совсем. даже к женщинам охладел, стал странствовать, дошел до Соловецкой обители, работал послушником, был и каменщиком, маляром, плотником. А все не то, тягостно мне, пить стал, а водка что, зальешь нутро, проспишься, а все то же, тоска смертная. Мне один монах так и сказал: пустой ты, Василий, человек, нет в тебе стержня, вот тебя и носит по свету, как сорняк, ни плода от тебя, ни пользы. Как дойдешь до крайней точки, может, и возродишься. До какой такой крайней точки, не уточнил, но все так и случилось, как старец предрек. Ты думаешь, сколько мне лет, думаешь, я старый, да? А я, может, не шибко старше тебя, но уже весь сгнил изнутри, только кровью еще не харкаю. У тебя туберкулез последней стадии, а у меня тоска последней стадии. Вот все думаю, на что-то же Господь меня сподвиг, если я подобие его, а? Мол­чишь, ну, молчи, молчи. Вот помрешь сегодня, сипишь уже, посинел весь, не приведи господи, а рядом только я. Мне тоже не хочется быть рядом с покойничком. Ты вот что — вспоминай, припомни начало, с чего у тебя пошло все вкривь да вкось, ты всех прости, раз скоро преставишься, мне так монах говорил, старец что-то такое знал и про меня, и про всех. Я так сразу при нем онемел, поганые мои слова будто примерзли к губам.

Бомж перевел дух, отхлебнул холодный чай, о чем-то задумался, в палате повисла тишина, слышно было тяжелое дыхание соседа, привстал, вглядыва­ясь в больного, подошел к нему, присел рядом.

— Монах мне сказал, — старик наклонился к уху Сержа, заговорил шепо­том. — Каждый человек чувствует свой предел, окончание, так сказать, зем­ного пути. вот и ты. Не бойся, думаю, там, — бомж повел неопределенно головой и посмотрел куда-то вверх, под своды потолка, — там не будет хуже, а может, и лучше, там и путь-дорожку твою кривую можно исправить. Не вором же ты народился, нет, а для чего-то другого.