Евгений Рудашевский - Бессонница

Рядом проехало несколько машин. Под ногами теперь лежал вычищенный от снега тротуар. Идти было непривычно легко. Ветер ослаб. И только онемевшее тело напоминало о пройденном пути. Я наконец сумел закурить, но в промёрзшем горле совсем не чувствовался табачный дым. Сделав несколько затяжек, я выбросил сигарету.

Впереди, на пустой улице одноэтажных домов, показались два человека. Они шли ко мне. Чёрные брюки, чёрные зимние куртки с капюшонами. И я не испугался. И это было прекрасно. Мне нечего было терять. Подумал, что это и есть свобода; впрочем, догадывался, что тут просто мог сказаться пропитавший меня холод.

– Привет, – сказал мне тот, что был повыше.

Второй зашёл сбоку.

Я был готов к тому, что меня ударят. Ограбят. Почему бы и нет. Пусть так. Страх всё равно не приходил. Разве что не хотелось терять свёрток, но даже эта мысль сейчас не беспокоила.

– Привет, – хрипло ответил я и не узнал собственный голос.

Одни в ночном опустевшем городке. Затерянные посреди вьюги.

– Ты местный? – говорил только тот, что был повыше.

– Нет.

– Мы из церкви Святого Николая.

Я не сразу понял смысл его слов.

– Что?

– Из церкви Святого Николая.

Парень, которому едва ли было восемнадцать, продолжал что-то говорить об этой церкви, а у меня из горла вырвался тихий, едва различимый смешок. Всё это показалось до того глупым, нелепым, что я ожил. Даже почувствовал, как чуть потеплело в груди. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не засмеяться вслух.

– Вот, возьмите. – Парень протянул мне несколько брошюрок. – Если хотите, можем поговорить о Библии, о Христе.

– Сейчас? – только и выдавил я.

– Да, конечно. Если вас что-то беспокоит, если… вы нуждаетесь в этом, мы готовы.

Я отказался.

Ребята ушли, а я ещё несколько минут стоял на месте, невидящими глазами смотрел на зажатые в пальцах брошюрки. Дышал протяжно, со стоном, и сам не понимал, смеюсь или плачу. Быть может, и то и другое одновременно. Потом я выронил брошюрки в снег и вскоре уже не мог сказать наверняка, привиделась ли мне эта встреча или нет.

Надеялся, что ближе к центру Вестби обнаружится какой-нибудь мотель. Вместо мотеля нашёл прачечную с вывеской: «Открыто 24 часа. Самообслуживание». Внутри горел свет, стеклянная дверь была в самом деле открыта.

Вошёл. Справа – закуток со стеклянной стеной, выводящей на заснеженную улицу. В закутке стояли два автомата с крекерами, конфетами и газировкой, три автомата со стиральными порошками. В углу – телефон, под ним, на столике, – телефонный справочник.

Обстучав с кроссовок снег, прошёл вглубь прачечной. За мной протянулись грязные разводы с узорами подошв. Пахло пластмассой.

По левой стене – большие стиральные машины: опусти доллар с четвертью, и через полтора часа твои вещи будут постираны. Справа – пластиковый стул, стол с пепельницей, дальше – две двери: одна вывела в чулан, другая – в туалет. В туалете – мыло, рулон туалетной бумаги, тюбик с чем-то оранжевым. В дальнем конце прачечной – высокие, выше меня, сушилки: опусти доллар, и через час твоя одежда будет сухой. Напротив стола с пепельницей, под потолком, – чёрный экран телевизора. На стуле – пульт.

Из этих деталей сейчас сложился весь мой мир. Больше у меня ничего не было. У меня не осталось прошлого. Оно обуглилось, рассыпалось в чёрную труху. Я родился здесь, в прачечной, и жил тут все годы.

Ни охраны, ни администрации, ни камер наблюдения. На двери нет ни замка, ни защёлки – она то и дело приоткрывалась, впускала внутрь холодные порывы сквозняка. Пришлось закрыть её на сложенный носок.

Никак не мог одолеть зевоту. В ушах гудело, в глазах собирались слёзы.

Снял мокрые кроссовки, сменил носки. Толстовку снимать не стал. В прачечной было тепло, но я не мог согреться, дрожал.

Сел на пластмассовый стул. Ноги поставил на кроссовки. Закурил. Затянулся покрепче – уголёк на сигарете покраснел, удлинился и стал потрескивать. Серый, шершавый дым внутри. Мерзкое чувство, будто я вылизывал пепел из пепельницы. Не докурив, разломал сигарету.

Знал, что могу вот так, сидя, уснуть, поэтому включил телевизор. Долго переключал каналы. Музыкальные клипы. Загорелые девушки на пляже. Жёлтый песок лета. Реклама декоративных каминов. «Мертвец» Джармуша. Вспомнил, как мы смотрели его в подвале Солбер-холла, и в груди вдруг разлилась такая тоска, такая щемящая боль, будто я пришёл на собственные похороны, чтобы оплакать самого себя.

«Так не должно быть».