Евгений Рудашевский: Забытые руины [litres]

К великому сожалению, путевой архив достославных потомков Дюрка Вин-Гейля был окончательно утрачен после того, как семью вин-гейльцев, за несколько веков странствий превратившуюся в подлинное кочевое племя, рассеяли степные гулы Земель Нурволкина.

Сам Вин-Гейль в окружении ближайших друзей и родственников начал свое путешествие сорок три поколения назад. В поиске святых мест он объявил паломничество длиной в сто поколений, устремленное исключительно на запад, и завещал своим потомкам не останавливаться даже в безмятежных местах, соблазняющих к длительной стоянке, а то и к окончательному оседанию и процветанию.

И все сорок три поколения его дети шли к заходящему солнцу, отклоняясь лишь в приближении к неодолимым преградам, одной из которых стали горы Западного Вальнора. Пройдя сотни царств, земель, долин, княжеств и свободных городов, одолев пять морей, последним из которых стало Сенгок’ун-Дийское, вин-гейльцы щедро делились путевыми знаниями с каждым, кто к ним обращался, но трепетно берегли архив, в котором наиболее полно описывались их странствия, начавшиеся более тысячелетия назад в долине, названной Нубер, в окружении народа инг-дегтианцев («детей неба»). Истории, рассказанные о долине Нубер, для нас звучат диковинными легендами, и такой архив мог бы послужить ценнейшим источником новых знаний о народах, живущих за пределами Великого торгового Кольца.

Горсинг смотрел на то, как подрагивают его пальцы. В очередной раз изучал свою кисть, будто мог хоть отчасти понять, что с ним происходит. На сухой, побледневшей ладони теперь выделялись даже самые незначительные рубцы и мозоли. Горсинг знал, что будет дальше: дрожь поднимется к предплечью, затем к плечу, наконец, перекинется на грудь и медленно, вызывая рези в животе, опустится к ногам. Когда начнут непроизвольно сгибаться колени, управлять собственным телом станет трудно. Но Горсинг не думал доводить себя до крайности. Сейчас нельзя было рисковать. Беспорядочные движения пальцев – такие, будто он онемевшей рукой пытался играть на струнной тойбе, – вот и все, большего Горсинг себе не позволял.

– Когда-нибудь меня это подведет. – Заметив хмурый взгляд сидевшего поблизости Вельта, Горсинг сжал кулак. Дрожь мгновенно прекратилась.

Это началось дней десять назад. Поначалу, когда еще никто не понимал, что именно происходит, было страшно. Наемники боялись спать. Боялись просто лежать или сидеть. Стоило расслабиться, и тело начинало действовать само по себе. Подрагивающие пальцы не худшее из того, что могло случиться, хотя в первое время пугала даже такая мелочь. Хуже было обнаружить, что твоя рука, потеряв чувствительность, неестественно выгнулась в суставе: качается, будто лишенная костей и сухожилий, потом выпрямляется и как ни в чем не бывало сама возвращается на пояс или на колени – туда, где была до судороги.

«Судороги» – так в отряде Горсинга называли эти непроизвольные движения, даже если речь шла о том, чтобы ночью подняться из постели и, не просыпаясь, отправиться куда-то на подгибающихся ногах. Со стороны могло показаться, что невидимый кукловод поднял на растяжках большую марионетку и, едва справляясь с ее весом, неловко передвигает ее вперед.

– Судороги, – прошептал Горсинг, с омерзением вспоминая, как то одни, то другие части тела начинали двигаться независимо от его воли.

Сокращается мышца, о существовании которой ты раньше и не задумывался. Или западает язык. Или выкручиваются кишки, будто в них копошатся трупники. Иногда лицо искажает гримаса боли – глаза закатываются, губы синеют, а потом, когда судорога проходит, все узнают, что не было ни боли, ни других ощущений, просто ты задремал или о чем-то задумался.

Изменился запах тела. У людей Горсинга, конечно, был запас мыльного порошка – наемники, часто бывающие в лесах Восточных Земель, привыкают мыться два-три раза в неделю, а заодно натираться лепестками цейтуса. Но ведь пахнут смазанные жиром кожаные доспехи, пахнут пропитанные льольтным маслом мешочки трав, соленые от пота поддевки, ремешки, ластовицы, наконец пахнут гронды: сняв их после трехдневного перехода, можно удавиться от зловонья. А тут – ничего. В отряде Горсинга, кажется, все успели тайком обнюхать себя, и выглядело это довольно глупо. Но даже занырнув носом в самую глубь гронды, нельзя было уловить и намека на привычный кислый смрад.