Евгений Рудашевский - Бессонница

– Родители никогда не требовали от меня сдавать всё на отлично, но они в меня верили, по-настоящему верили, и я чувствовал, что обязан добиваться только самых высоких результатов. Школу окончил с золотой медалью. Первый курс – с высшими баллами. И родители этому радовались. А я больше так не могу. И чтоб из всего этого вылезти, я должен всё разрушить, до основания. Сжечь без остатка. Сломать этот диск и не возвращаться к нему. Я по-настоящему освобожусь только в то мгновение, когда мне уже нечего будет терять.

Я всё продумал. Загнал себя в угол. Мне некуда отступать. За весь семестр я не открыл ни одного учебника по предметам, которые нужно сдавать в Москве. Гражданское право, уголовное право, международное право – всё мимо. Тут не выручит даже хорошая память. И я не подготовил ни одной итоговой работы здесь, в Чикаго. Считай, я провалил обе сессии, в обоих университетах. Но этого мало. Это только пошатнёт мой мир, а он должен быть разрушен целиком.

– И ты купил это? – Мэт опять посмотрел на свёрток.

– Да. Завтра вы вернётесь в кампус, а я останусь в Вирокве. Не буду спать семьдесят два часа. Погружусь на самое дно бессонницы, и тогда у меня хватит смелости. Одно движение – и все мосты сгорят. Я останусь один. Никогда не смогу вернуться к родителям. Не смогу посмотреть им в глаза, услышать их голос.

– Если копы узнают, тебя арестуют, – Мэт качнул головой и отошёл подальше от кровати.

– Всё будет хорошо.

– Это безумие.

– Это моя последняя надежда.

– Я не понимаю…

Эшли впервые за всё это время посмотрела на меня. В её взгляде не было ни осуждения, ни поддержки. Только горечь разочарования. И этот взгляд ранил. Грудь опять сдавило холодом. Стало трудно дышать.

– Ты трус, – прошептала Эшли.

Я не ответил. Чувствовал, как внутри обрываются стальные нити. Обрывалось всё, что ещё удерживало меня над бездной, – какие-то скрытые надежды, невысказанные мечты и обещания. Наша история закончилась. Кофе со сливками допит. Нужно отпустить Эшли. Она была последней из тех, кто мог меня остановить. Кажется, прежде я и сам не верил, что свёрток настоящий, будто он был лишь очередной заученной цитатой, но теперь, когда я высказал всё это вслух, свёрток стал материальным.

– Ты обманывал меня. – Лицо Эшли было серым и некрасивым.

– Я надеюсь, ты найдёшь свой дом. Там, за поворотом, возле Салинас. И будешь счастлива. – Мы ещё стояли рядом, но всё, что нас связывало, оборвалось.

– Ты трус… – одними губами повторила Эшли и опустила взгляд.

Я молча надел толстовку, положил свёрток в рюкзак. Не прощаясь вышел из номера. Никто меня не остановил. Никто бы и не смог. Они, наверное, не поверили, что я вот так уйду, или решили, что нет смысла меня задерживать. Так или иначе, никто за мной не вышел, никто меня не окликнул.

Я подошёл к лифту. Нажал на гладкую пластиковую кнопку, в которой загорелся зелёный огонёк. Мог бы спуститься по лестнице, но предпочёл ещё несколько секунд ждать. На этаже стыла тишина. Только гудел мотор лифта. Потом чуть скрипнули раздвигающиеся двери. Я вошёл. Обернулся. Смотрел на неприкрытую дверь номера, в котором остались Мэт, Крис и Эшли, в котором осталась вся моя старая жизнь.

Двери закрылись.

Мягкий стёртый блюз. За спиной – зеркало. Не стал к нему оборачиваться. Я и так знал, что бы в нём увидел. Ещё рано. Я ещё не освободился. У нас по-прежнему одни руки, одни щёки, рот. Один пот.

Отключил телефон.

Шёл по коридору первого этажа – мимо горшка с разлапистым цветком, мимо бассейна за стеклянной стеной, мимо звонка с резиновой головой Барта Симпсона, мимо девушки-администратора, которая, кажется, что-то сказала мне или о чём-то спросила. Вперёд, через двойные двери, под обледеневший козырёк, к сугробам, едва высвеченным бликами неоновой вывески. И мне не нужно было включать плеер, чтобы услышать Кристофферсона:

Прошли первые сутки без сна. Тяжело. Не уверен, что вытерплю семьдесят два часа.

Нужно всё записывать в дневник, фиксировать каждую ступеньку, по которой я спускаюсь на дно бессонницы.

До сих пор не понимаю, как справился с пургой. Стоило выйти из тёплого отеля, как ветер усилился. Я затерялся в его порывах. Достал из рюкзака запасную футболку, намотал её на шею, набросил и затянул капюшон, но шея всё равно онемела. Мне никогда не было так холодно. Снег забивался в кроссовки, и он не таял, приходилось выгребать его одеревеневшими пальцами. Смотреть вперёд не удавалось – снежный песок царапал глаза, они слезились и, казалось, покрывались льдом.