Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

С каких это пор люди стали смущаться петь на публике? Возможно, причина в упадке церковной культуры? И все же телевещание было наполнено песенными конкурсами, в которых не стесняются принимать участие зачастую совершенно бесталанные люди. Возможно, люди заинтересованы только в сольных выступлениях.

Конечно же, это был верх неуважения — явиться на похороны и невнятно бормотать псалом, хоть и нудный, но все же выбранный специально, чтобы почтить память покойного. Я запела громче. Мы с Рэймондом издавали больше шума, чем четыре соседние скамейки вместе взятые, и это не могло меня не радовать. Слова были очень печальные, и для меня как для атеиста в них не было ни намека на надежду или утешение, но все же долг требовал, чтобы мы их пели, и пели гордо — в честь Самми. Когда все закончилось, я села, счастливая оттого, что мы с Рэймондом выразили уважение, которого Самми заслуживал. Достаточно много людей повернулись и посмотрели на нас, по всей видимости, по достоинству оценив наше исполнение.

Пастор стал говорить о жизни Самми; мне было интересно узнать, что тот родился и вырос на овечьей ферме, рядом с крохотной деревушкой на северо-востоке Шотландии. После школы поступил в торговый флот, но, наскучив морской жизнью, обосновался в Глазго — с десятью фунтами в кармане, в новом костюме и без всякого желания возвращаться на ферму. Он познакомился с Джин в одной лавочке, когда покупал нитку с иголкой. Священник, явно довольный собой, сказал, что после этого они скроили себе счастливую жизнь. Потом последовала коротенькая проповедь — обычное пустословие, — после чего он, будто кассир, привел в движение ленту, и Самми исчез.

Сияя, как пуговица, с приклеенной улыбкой на лице, будто нам предстояла самая замечательная часть этой скорбной церемонии, пастор объявил, что сейчас мы споем прощальный псалом.

Мы с Рэймондом прилагали героические усилия, но одновременно петь и плакать невозможно — в горле встает ком, будто сливовая косточка, через которую не может пробиться звук. Рэймонд высморкался и протянул мне пачку платочков, которую я с благодарностью приняла.

Священник сказал, что семья будет рада, если мы присоединимся к ним в отеле «Хоторн Хаус», где будут поданы легкие закуски. Собравшиеся стали расходиться, пожимая друг другу руки и невнятно бормоча бессмысленные соболезнования. Я сделала то же самое. У выхода стоял ящик с надписью «вместо цветов» для сбора пожертвований в пользу Британского фонда по борьбе с сердечно-сосудистыми заболеваниями, и я увидела, что Рэймонд бросил в него банкноту в двадцать фунтов. Я опустила три монетки по фунту. Если уж на то пошло, то и это было слишком щедро. Поиски медицинских препаратов и эффективного лечения сердечно-сосудистых заболеваний стоят сотни миллионов фунтов, и ни три, ни триста фунтов не способны качнуть чашу весов и помочь найти эффективное средство.

Выйдя из крематория, я присела на невысокий парапет и подставила лицо солнцу. Я чувствовала себя безумно уставшей. Через мгновение рядом сел Рэймонд и чиркнул зажигалкой, но у меня не было сил от него отодвинуться. Он выпустил длинную струю дыма.

— Все хорошо? — спросил он.

Я кивнула.

— А ты как?

Он пожал плечами.

— Я, если честно, не большой любитель похорон, — сказал он, глядя в сторону, — напоминает о папе. Понимаешь, с тех пор прошло уже много лет, но мне все равно тяжело.

Я кивнула. Вполне ожидаемо. Время лишь притупляет боль от потери, но не уничтожает ее.

— Рэймонд, мне совсем, совсем, совсем не хочется ехать в «Хоторн Хаус» и есть эти легкие закуски, — произнесла я, — не могу больше думать о смерти. Просто хочу вернуться домой, переодеться в нормальную одежду и посмотреть телевизор.

Он потушил сигарету и бросил ее в цветочную клумбу за нашей спиной.

— Никто туда не хочет, Элеанор, — мягко сказал он. — Но мы должны. Ради семьи.

У меня, вероятно, был печальный вид.

— Оставаться долго совсем не обязательно, — тихо и терпеливо продолжал он, — просто покажись там, выпей чаю, съешь пирожок с мясом… Ну, ты понимаешь.

— Хоть бы мясо было высокого качества, а тесто хрустящим, — сказала я мечтательно, но без особой надежды и накинула на плечо ремешок сумки.

От крематория до «Хоторн Хауса» можно было дойти пешком. Женщина за стойкой администратора улыбалась, и не заметить, что из всех передних зубов у нее остался только один, было невозможно; оставшиеся были точно такого же оттенка, что горчица «Кольман’з Инглиш». Я не склонна осуждать людей за их внешность, но неужели среди всего персонала не могли выбрать никого другого для рецепции? Женщина указала в сторону зала «Брамбл сьют» и опять сверкнула щербатой благожелательной улыбкой.