Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

Я понятия не имела, о чем она говорит, но ничего не сказала.

— Вообще-то в выходные я увижу Рэймонда, — с улыбкой сказала она, слегка касаясь моей руки, — на самом деле он довольно мил, правда? Из тех, на кого сначала не обращаешь внимания, но потом, познакомившись поближе… — она снова улыбнулась. — Так что в субботу я передам ему от тебя привет, — сказала она.

— В этом нет необходимости, — ответила я, немного раздраженная, — недавно мы с ним отобедали, что происходит нередко. Какая жалость, что я тебя увидела только сегодня — а то могла бы передать ему привет от тебя .

Она уставилась на меня.

— Я… я не знала, что вы так тесно общаетесь…

— Мы обедаем еженедельно, — ответила я.

— Ах, обедаете… тогда ладно! — сказала она и по какой-то причине развеселилась. — Ну, как я уже говорила, мне пора бежать. Была рада встретить тебя, Элеанор!

Я на прощание махнула ей рукой. Просто невероятно, как проворно она ухитрялась бежать на своих каблуках. Мне стало страшно за ее лодыжки. К счастью, они выглядели довольно крепкими.

Сегодня на Марии Темпл были желтые колготки, дополненные лиловыми ботильонами. Желтые колготки не украшают мускулистые икры, отметила я.

— Элеанор, возможно, мы могли бы вернуться к разговору о вашей матери? Не попробовать ли нам…

— Нет, — сказала я.

Тишина.

— Хорошо, хорошо. Может, тогда расскажете об отце? До сих пор вы о нем еще ни разу не упоминали.

— У меня нет отца, — сказала я.

Опять эта жуткая тишина. Это раздражало, но в конечном счете тактика Марии сделала свое дело. Молчание длилось целую вечность, и в конце концов я не смогла его больше выносить.

— Мамочка говорила, что… думаю, что ее… знаете, когда я была ребенком, она напрямую об этом не говорила, но, повзрослев, я пришла к выводу, что она стала жертвой… сексуального насилия, — сказала я, выразившись довольно неэлегантно. — Мне неизвестно, как его зовут, и я никогда его не видела.

Мария писала что-то в своем блокноте. Потом подняла глаза.

— Скажите, а вам хотелось бы иметь отца? Или человека, который бы его заменил? Вы испытывали в нем потребность?

Я посмотрела на свои руки. Как же это было трудно — говорить в открытую о подобных вещах, вытаскивать их для пристального рассмотрения, хотя они прекрасно себя чувствовали на своем обычном месте, надежно спрятанные.

— Человек не может испытывать потребность в том, чего никогда не имел, — наконец ответила я.

Эту фразу я где-то вычитала, и она была похожа на правду.

— Сколько я себя помню, всегда были только я и… она. Больше ни с кем нельзя было поговорить или поиграть, ни с кем у меня нет общих детских воспоминаний. Однако мне не кажется, что это так уж необычно. И в любом случае, мне это никак не навредило.

Я почувствовала, что эти слова кислой горечью отозвались в желудке, закручиваясь там вихрем.

Мария продолжала писать, не поднимая головы.

— Ваша мать когда-нибудь говорила о совершенном над ней насилии? Она знает, кто это сделал?

— Во время нашего первого разговора я, кажется, ясно дала понять, что не желаю о ней говорить.

Она заговорила очень мягко:

— Конечно. Не волнуйтесь, Элеанор, если не хотите, мы не будем о ней разговаривать. Я упомянула о ней лишь в связи с вашим отцом. Я пытаюсь что-то о нем выяснить, понять, какие вы испытываете к нему чувства.

Я задумалась.

— Я не испытываю к нему никаких чувств, Мария.

— Вы никогда не думали о том, чтобы его найти?

— Насильника? Вот уж не думаю.

— Взаимоотношения дочери и отца порой оказывают влияние на ее дальнейшие отношения с мужчинами. Что вы об этом думаете, Элеанор?

Я взвесила ее слова.

— Ну, — сказала я, — мамочка не особенно жаловала мужчин. Впрочем, на самом деле она никого не жаловала. Она считала, что большинство людей нам не подходят, независимо от их пола.

— Что вы имеете в виду? — спросила Мария.

Ну, вот мы и опять подобрались к мамочке, хотя я категорически это запретила. Однако, к немалому моему удивлению, я начала получать удовольствие оттого, что безраздельно владею вниманием Марии Темпл. Возможно, дело было в отсутствии зрительного контакта. Я расслаблялась, как будто просто беседовала сама с собой.

— Мамочка хотела, чтобы мы взаимодействовали только с правильными, хорошими людьми, — она много об этом говорила. Она требовала, чтобы мы вежливо разговаривали, соблюдали этикет. Как минимум час в день заставляла нас учиться красноречию. У нее… скажем так, она применяла довольно прямолинейные методы воспитания, если мы говорили или делали что-то не то. То есть постоянно.