Наталия Терентьева - Феечка

– Труд Гегеля как называется, о котором вы говорите?

– «Наука логики», – навскидку сказала я. Ведь именно такая книжка лежала у меня в сумке, когда я ездила домой.

– Не кажется мне, что вы понимаете то, что говорите… Сидите, запрокинув голову и мечтая… Иными словами – не кажется мне, что вы мечтаете о Гегеле! – Шульман хмыкнула, но уже не так рассерженно. – Вы вообще понимаете – все вообще, я не только к… м-м-м… блондинке обращаюсь, – что мы все деградируем? Теряем то, что человечество копило тысячелетиями? Не понимаем слов, сложных символов, наши символы примитивны и убоги, как на заре человечества, когда не было ни Библии, ни Корана, когда люди ели друг друга, пили кровь врага, шили плащи из кожи врага…

– Белые плащи… – проговорила Ульяна. – Чем длиннее плащ, сшитый из кусочков кожи, тем ты славнее.

– Читали? – подняла выщипанные не по моде в тоненькую ниточку брови Шульман. – Очень странно. А где? В журнале? Или в Интернете?

– У Геродота, – спокойно ответила Ульяна. – Брала книгу в библиотеке.

– Да… вот… кто-то еще читает… даже странно, а так и не скажешь… – еще немного побубнила, ища что-то в компьютере, Татьяна Абрамовна (у нее там были вопросы, которые она нам задавала – кстати, в компьютере, не в голове ее, – вопросы о том, что такое «ничто»…) и – ура! – отвязалась от меня.

– Ульян, Ульян… – завозился сидящий за нами Антон, изнывающий от скуки и то и дело пытавшийся заплести мои распущенные волосы в косу.

– Что тебе надо? – совсем не грубо, а скорее даже ласково спросила Ульяна.

– А зачем ты Геродота читала? – Антон, как и я, тоже услышал неожиданную приязнь в голосе обычно совершенно равнодушной ко всем мальчикам Ульяны.

– Отвянь! – отмахнулась Ульяна.

Антон разочарованно похмыкал и снова стал гладить мои волосы. Он гладил именно волосы, не меня, ему, как и многим другим мужчинам, по какой-то загадочной, плохо поддающейся рациональному анализу причине, нравятся светлые волнистые волосы.

Я убрала волосы, потому что ловила на себе – а не на Антоне – возмущенные взгляды Шульман. Но ведь не я его волосы глажу, а он мои!

Семинар никак не кончался. Уже так сладко не мечталось, тем более что моя голова охотно переводила отстраненные философские рассуждения Татьяны Абрамовны и некоторых студенток, пытавшихся отвечать на ее вопросы, в совершенно практическую плоскость. Нет состояния, о котором можно точно сказать, что это нечто или ничто . Вот как у нас сейчас с Андреевым – это ничто или уже нечто? И какая степень этого нечто? И то, что я познаю своим разумом и чувствами, насколько соответствует реальности? И что такое реальность – его чувства и мои? Или только мои?

Как только мы вышли на десятиминутную перемену, которую катастрофически не хватает ни на что, Ульяне позвонила мама. Она чуть отошла в сторону и следовала за мной, говоря по телефону. Я слышала все. Я поняла по разговору, что мама заболела или заболевает какой-то вирусной инфекцией, плохо себя чувствует, капризничает. Ульяна уговаривала ее не сдаваться, терпеливо объясняла, что надо лечь, надо много пить горячего, с лимоном, просила, чтобы мама не ленилась наливать постоянно себе чай и ничего не делала по дому. Если бы я не слышала слово «мама» и не познакомилась бы до этого с Натальей Петровной, я бы никогда не поверила, что Ульяна разговаривает с мамой. Наверное, она привыкла к тому, что им пришлось поменяться ролями.

Она догнала меня, когда я встала в очередь, состоящую из одних девочек, которая начиналась в коридоре. Гуманитарный корпус МГУ сейчас вмещает гораздо больше студентов и факультетов, чем раньше, и поэтому часто не хватает ни аудиторий, ни мест в лифтах, и каждый день мы оказываемся в трагикомической ситуации, выстаивая в длинной многонациональной очереди в женскую комнату. Зато часто слышишь интересные разговоры, видишь студенток с других факультетов. Можно рассматривать близко китаянок, которых у нас в корпусе очень много, и удивляться – как же по-другому скроены их лица и черепа, и понимать, что за нашей очевидной разницей – миллионы лет неизвестной нам истории. Совсем других путей развития, другой культуры, традиций… Им гораздо легче выучить наши буквы и слова, повторяющие звуковой образ мысли, чем нам – иероглифы. У нас модно ржать над китайцами – как они ходят группками, как громко разговаривают, как заведомо глупее нас (почему?..). И никто не задумывается над тем, что они изначально – умнее. Они видят значок и понимают некий смысл, и связывают смыслы… И так общаются. Это непопулярная идея, причем непопулярная у меня самой. Сама думаю и сама же над собой смеюсь: с чего бы это мне снизу вверх смотреть на китайцев?